Пушкин в Михайловском - Аркадий Моисеевич Гордин

В середине ноября, когда Сергей Львович и Надежда Осиповна уехали в Петербург, Пушкин вздохнул свободнее. Он засел дома, радуясь воцарившемуся наконец спокойствию, возможности сосредоточиться, без выискивания тихих уголков, без помех предаться своим занятиям. В начале декабря он писал сестре о ее тригорских приятельницах: «Я у них редко. Сижу дома да жду зимы».

Как ни хорошо ему было в Тригорском, все же он чувствовал там себя гостем, и это накладывало известные обязательства, не позволяло полностью располагать собой. Не было необходимого для творчества уединения.

Еще в Кишиневе в послании к Чаадаеву Пушкин писал:

В уединении мой своенравный гений

Познал и тихий труд, и жажду размышлений.

Теперь он обрел желанное уединение. В дедовском доме, кроме него, жила только няня Арина Родионовна.

Из опустевших комнат Пушкин выбрал для себя ту, что была окнами на двор, направо от крыльца. Комната эта служила ему и спальней, и столовой, и гостиной, и кабинетом.

«Вся обстановка комнаток михайловского домика была очень скромна, – рассказывала Мария Ивановна Осипова, в детстве не раз бывавшая с матерью в гостях у Пушкина, – в правой в три окна комнате, где был рабочий кабинет Александра Сергеевича, стояла самая простая деревянная сломанная кровать. Вместо одной ножки под нее подставлено было полено; некрашеный стол, два стула и полки с книгами довершали убранство этой комнаты»[100].

Все в михайловском доме было старое, еще ганнибаловское, самое простое. Сергей Львович и Надежда Осиповна обновлением обстановки и домашней утвари не занимались. Как видно из описи 1838 года, шкафы, комоды, столы, кресла все были «из простого дерева», столы ломберные – «ветхие», посуда вся – «фаянсовая»[101].

«Комната Александра была возле крыльца, – вспоминал впоследствии И. И. Пущин, – с окном во двор… В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, диван, шкаф с книгами и проч. и проч. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев (он всегда с самого Лицея писал оглодками, которые едва можно было держать в пальцах). Вход к нему прямо из коридора; против его двери – дверь в комнату няни, где стояло множество пяльцев»[102].

Летом, когда приезжали Сергей Львович и Надежда Осиповна с детьми (за время пребывания в Михайловском Пушкина ни родители, ни брат и сестра не приезжали сюда ни разу) и в доме становилось тесно, няня перебиралась в ближайший флигелек – баньку, а на зиму возвращалась в господский дом, где под ее присмотром работали дворовые девушки.

Вечером девушки расходились, Пушкин с няней оставались вдвоем и обычно вместе коротали темные вечера.

В начале декабря Пушкин писал своему одесскому знакомому Д. М. Шварцу: «Буря, кажется, успокоилась, осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда и подать вам голос, милый Дмитрий Максимович. Вот уже 4 месяца, как нахожусь я в глухой деревне – скучно, да нечего делать; здесь нет ни моря, ни неба полудня, ни итальянской оперы. Но зато нет ни саранчи, ни милордов Уоронцовых. Уединение мое совершенно, праздность торжественна. Соседей около меня мало, я знаком только с одним семейством, и то вижу его довольно редко – целый день верьхом – вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны; вы, кажется, раз ее видели, она единственная моя подруга – и с нею только мне не скучно».

То, что в это трудное время рядом с поэтом оказалась его старая няня, было благодеянием судьбы. Она дарила своему питомцу любовь, внимание, в которых он так нуждался. Она своей заботливостью, своим «кропотливым дозором», как скажет потом Пушкин, создавала «гнездо», где после нескольких лет бесприютности и скитаний поэт почувствовал себя наконец-то дома.

Один в глухой деревне, лишенный родственного участия, Пушкин нуждался в преданном, самоотверженном, близком человеке. И такого человека он нашел в Арине Родионовне. Ее отношение к нему скрашивало тягостные дни заточения.

               Бывало,

Ее простые речи и советы

И полные любови укоризны

Усталое мне сердце ободряли

Отрадой тихой…

«…Вновь я посетил…» (черн.)

Отношения Пушкина и Арины Родионовны полны удивительной сердечности, в них ничто не напоминало отношений барина и крепостной крестьянки – людей, стоящих на разных социальных полюсах. Это были отношения двух близких, любящих друг друга людей.

«Он все с ней, коли дома, – рассказывал кучер Петр Парфенов. – Чуть встанет утром, уж и бежит ее глядеть: „здорова ли мама?“ – он ее все мама называл. А она ему, бывало, эдак нараспев (она ведь из-за Гатчины была у них взята, с Суйды, там эдак все певком говорят): „батюшка, ты за что меня все мамой зовешь, какая я тебе мать?“ – „Разумеется, ты мне мать: не та мать, что родила, а та, что своим молоком вскормила“. И уж чуть старуха занеможет там, что ли, он уж все за ней…»[103]

Арина Родионовна ведала всем нехитрым хозяйством поэта. Когда он узнал, что ее притесняет управительница Роза Григорьевна, тотчас же удалил последнюю из Михайловского. «А то бы она уморила няню, которая начала от нее худеть», – писал он брату.

Редкостная доброта Пушкина проявилась особенно в отношении к Арине Родионовне. Он вообще принимал близко к сердцу огорчение или несчастье любого человека, подчас неведомого ему. Горячо отозвался он на страшную весть о петербургском наводнении, называя его «общественным бедствием», и предлагал брату: «Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай из Онегинских денег. Но прошу без всякого шума, ни словесного, ни письменного». Его «задирает за живое» судьба маленькой гречанки, восьмилетней Родоес Сафианос, отец которой пал за свободу Греции, и он просил Жуковского «сиротку приютить». Узнав, что какой-то слепой поп перевел Сираха[104], поручил брату подписаться на несколько экземпляров.

Арина Родионовна попала в дом Пушкиных в конце XVIII века еще не старой женщиной. Родом она была из-под Петербурга, из села Суйда (Воскресенское) Копорского уезда, вотчины графа Ф. А. Апраксина. Родители ее, Родион Яковлев и Лукерья Кириллова, принадлежали графу. В 1759 году, когда Суйду купил у Апраксина А. П. Ганнибал, годовалая крестьянская дочь Арина Родионова с родителями перешла в его владение. Рано оставшись сиротой, она познала все тяготы нужды и крепостной неволи. Двадцати двух лет ее выдали замуж за крестьянина Федора, Матвеева сына, из соседней деревни Кобрино, тоже принадлежавшей Ганнибалу. У них родилось несколько детей. После кончины в 1781 году А. П. Ганнибала при разделе имений между