Анастас Микоян. От Ильича до Ильича. Четыре эпохи – одна судьба - Стас Намин

– Бизнесмен, – ответил Анастас. – Умный, образованный, держит слово. Но не наш совершенно. Капиталист, выходец из обеспеченной семьи. Живет то в Лондоне, то в Париже.

Сталин посмотрел из-под бровей недружелюбно.

– Вот тут у меня появилась жалоба. Товарищ Пятаков из Парижа сообщил, что есть идея продать Гюльбенкяну кое-что из коллекции Эрмитажа. Гюльбенкян не против. Пятаков писал тебе, спрашивал разрешения, а ты не ответил. Потом тебе товарищ Томский писал о том же самом, и ты опять промолчал[127]. Почему тормозишь работу?

– Я не торможу, просто этот вопрос не в моей компетенции, – ответил Анастас. – Товарищ Томский – член Политбюро, вот пусть он и выносит этот вопрос на Политбюро. А я ничего в картинах не понимаю.

– А тебе и не надо понимать, – резко произнес Сталин. – Ты должен был просто доложить мне. А я бы нашел тех, кто понимает. Ты же сам знаешь – нам валюта нужна как воздух. У нас долги по кредитам. У нас есть возможность серьезно пополнить казну, а ты молчишь!

– В любом случае, – сказал Анастас, – это очень и очень деликатное дело. Коллекции Эрмитажа – достояние республики.

Сталин засопел, пытаясь, видимо, справиться с раздражением.

– Главное достояние республики, – сказал он, – это люди! Народ! Который хочет есть и вообще выбраться из нищеты! Достояние республики – это заводы, фабрики, электростанции! Достояние республики – это пролетариат, который работает на заводах, получает там зарплату и покупает хлеб. Согласен?

Анастас кивнул. Розенгольц кашлянул и посмотрел на него.

– Товарищ Микоян. Мы понимаем, что дело деликатное. Все будет сделано без шума, очень осторожно. Я, как и вы, считаю, что живопись, картины великих мастеров – большая ценность…

– Да, ценность, – перебил Сталин. – Но вот скажи, Анастас, кто будет смотреть на эту ценность?

Анастас пожал плечами.

– Люди будут смотреть, – ответил он.

– А какие люди, – Сталин усмехнулся, – позволь спросить? Кто эти люди? У нас 80 процентов населения нищие и безграмотные, они вообще не знают о существовании Эрмитажа. Ты предлагаешь нам гулять по позолоченному Эрмитажу, в то время как дети умирают от голода? Никто не собирается продавать все. Продадим небольшую часть, попробуем, как пойдет, а там посмотрим. Но нам нужны надежные покупатели, чтобы избежать огласки.

Галуст Гюльбенкян

в 20-е годы

– Гюльбенкян вполне надежный, – ответил Анастас. – Но он сразу вам скажет, что распродажа музейных коллекций ударит по нашей репутации. А поскольку Гюльбенкян работает с нами, это ударит и по его репутации, и ему это не понравится.

Сталин открыл ящик стола, извлек лист бумаги, покрытый цифрами и, очевидно, заранее заготовленный.

– Анастас, давай не будем переживать за Гюльбенкяна. Давай по делу говорить. Вот у меня есть официальная справка из твоего Наркомата, тобой подписанная. В прошлом году главный доход мы имели от продажи пушнины, 17 процентов. На втором месте нефть, которую покупает Гюльбенкян и его друзья, – 15 процентов. От продажи зерна мы выручили всего пять с половиной процентов, но тут все понятно, самим есть нечего. Далее тут указано, что четверть всего объема – второстепенный экспорт. Тут у нас чего только нет: и минеральная вода, и лавровый лист, и, кроме того, – Сталин поднял палец, – предметы антиквариата![128] То есть твой наркомат уже давно продает предметы искусства, правильно?

– Нет, – сразу ответил Микоян. – Это так называемый «немузейный» антиквариат, его можно продавать и покупать свободно и вывозить через границу без специального разрешения. Тут я должен объяснить важную вещь. Когда мы продаем на мировом рынке меха, или нефть, или масло, мы сталкиваемся с жесткой конкуренцией и вынуждены корректировать цены. А товары второстепенного экспорта, например орехи, или мездровый клей, или тот же лавровый лист, продавать легче, потому что конкуренция там ниже или ее вообще нет. И я выступаю за то, чтобы наращивать именно второстепенный экспорт, захватывая рынки там, где у нас мало конкурентов[129].

Сталин и Розенгольц переглянулись.

– Хорошо, – сказал Сталин. – Мы правильно сделали, что посоветовались с тобой. Ты, Анастас, только подтвердил нашу правоту. Если мы выставим на продажу картины из музеев, у нас вообще не будет конкурентов и мы получим ту цену, которую сами назначим. Думаю, мы тебя, Анастас, не будем задерживать. Иди и спокойно работай. С Гюльбенкяном мы будем сотрудничать по коллекциям Эрмитажа без твоего участия. Ты, я вижу, больше понимаешь в минеральной воде и в мездровом клее, а картины будут реализовывать другие товарищи.

Через два дня после этого разговора, 16 августа 1928 года, Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «о создании комиссии для обеспечения срочного выделения для экспорта картин и музейных ценностей на сумму 30 млн рублей»[130]. Анастас Микоян, как народный комиссар торговли, в комиссию вошел, к этому обязывала должность. Возглавил комиссию, однако, вовсе не Микоян, а видный большевик, профсоюзный деятель и член Политбюро Михаил Томский; он же вел всю практическую работу по продаже музейных ценностей. Помимо Томского, основным действующим лицом был Георгий Пятаков, также старый большевик, отлично знавший Ленина и сотрудничавший с ним в Швейцарии; руководитель торгового представительства СССР во Франции, а затем председатель Госбанка СССР. Более того, Пятаков имел полномочия по всем контактам с Гюльбенкяном отчитываться напрямую перед Политбюро[131]. Иными словами, всю работу с Гюльбенкяном, учитывая ее исключительную важность, включая и продажу нефти, и продажу произведений искусства, вел и контролировал высший партийный орган Советской России, а вовсе не Народный комиссариат торговли. Там вынуждены были только фиксировать бурные протесты и жалобы сотрудников Эрмитажа, искусствоведов и народного комиссара просвещения Луначарского.

Причем эти жалобы из Наркомторга можно было перенаправить выше только по двум путям: либо по административной линии, то есть председателю Совета народных комиссаров Рыкову, члену Политбюро, либо по партийной линии, то есть жалобы можно было довести до тех же самых людей: Рыкова, Томского, Сталина. Круг замыкался.

Спустя два года, в 1930-м, Наркомат внутренней и внешней торговли по предложению Сталина был разделен на два наркомата: внутренняя торговля (Наркомат снабжения) осталась в ведении Микояна, а Наркомат внешней торговли возглавил Розенгольц, который, хотя и был аккуратным и исполнительным работником, предпочитал не проявлять инициативы, а выполнять указания Сталина. Розенгольц вместе с Пятаковым курировал и все сделки по продаже музейных ценностей, согласовывая свои действия со Сталиным и Молотовым начиная с 1930 года вплоть до 1934-го (см. фотокопию записки Розенгольца на имя Сталина от 20.12.1933).

Продав некоторую часть экспонатов Эрмитажа Гюльбенкяну, Пятаков затем нашел нового покупателя – американского миллиардера Меллона. В июле 1930 года Гюльбенкян отправил Пятакову письмо, в котором заявил: «Торгуйте чем хотите, но только не тем, что находится в музейных экспозициях.