Ост-фронт. Новый век русского сериала - Денис Горелов

Как Ной на нас потоп кликал «В круге первом», 2006. Реж. Глеб Панфилов. Сценарий Александра Солженицына по собственному роману (1955-58) К 100-летию автора

Роман писался для американцев.

Дело было давнее, середина 50-х, реальный, а не воображаемый читатель подобных книг обитал на другой стороне глобуса. Шаламов писал, как Солженицын ему советовал религии в прозу подпустить: читать все равно американцам, а они религию любят. На том и раздружился Варлам Тихоныч с Ксан Исаичем, ибо веру пускал в сердце для себя, а не для прикормки иноземных доброхотов.

Кроме веры, в Америке очень тепло относились к измене — всем, кроме себя, конечно. Там настолько привыкли считать интересы США приоритетом всего человечества, что даже отказ от Родины сделали рядовым элементом процедуры перехода в американское подданство.

Так-то пружиной сюжета «В круге первом» и сделался звонок советника дипслужбы 1949 года Иннокентия Володина в посольство США с совершенно секретными данными по нашему ядерному шпионажу. Звонок записали, а лучшие умы заключенной инженерии пристроили к созданию аппарата дешифровки голосов, чтоб найти и прижучить предателя. То есть не к оборонным нуждам, обычным для режимных лабораторий, а к политическому сыску и продаже души дьяволу. 400 страниц и 10 серий ЗК спорят, продавать ли душу, и в конце приходят к верному для христианской этики выбору, который весьма порадовал бы американцев.

Фамилия Володин для прозы 50-х была существенной. В тот пасмурный для русской словесности период она обратилась к нормам самого кондового классицизма с заложенным в имена героев поведенческим кодом. Положительным тогда полагались фамилии Громов и Захаров, отрицательным — Барселонский и Гусеницын. Герой Володин заведомо кодировался как няша. Чтоб развеять последние сомнения, набожный дядя зовет Иннокентия Иноком. То есть Инок у нас — это иуда, сдающий гостайны противнику, давно доказавшему, что миллион чужих жизней для него пыль.

Мотивируют Инока память о дворянке-маме, силой принужденной к браку с матросом-папой, разоренное родовое гнездо и этот самый дядя, не любящий пролетариата (знакомый мотив, не правда ли?). Оправданием — злая вера, что Советы, раздобыв атом, немедля разбомбят мир. Особенно ярко это звучит через семьдесят лет после получения нами бомбы — из уст сценариста, двадцать лет прожившего в США.

Но автор не ищет легких путей. Ориентируясь на Толстого, он пишет роман о двух ветвях новорусского дворянства — партийной во дворцах и технической в тюрьмах. С народом граф знаком был шапочно и воплотил его христианское рвение в сусальном образе Платона Каратаева. Роль народа-Платона у Солженицына исполняет дворник Спиридон, который сыплет фольклорной мудростью, а в конце говорит, что лучше сдохнуть всем вместе под атомной бомбой, но чтоб непременно со Сталиным. То есть санкционирует себя, народа, уничтожение. Прочие русские горячо «за»: жены и дочери поголовно пишут зэкам, как им жизнь не мила и на небе лучше — и Нержину, и Потапову, и Герасимовичу. Трудно представить такие письма с воли в тюрьму — да чего не сделаешь ради стирания с карты безбожной России?

Вообще-то, в тот момент лучшие умы человечества были озабочены ядерным паритетом. Советские евреи делали бомбу. Американские евреи, сделав бомбу, всеми способами передавали нам ее технологии, чтоб не вводить в искушение свое правительство, весьма податливое к дьявольским искушениям. Чета Розенбергов за Россию сгорела живьем, но не сдала контактов. И только русский человек с хорошим лицом и гладкой фамилией готов жизнь положить на то, чтоб все мы здесь сдохли за грехи товарища Сталина перед нами же. Вот ты какой, христианский императив.

На этом фоне герои ведут бесконечные дискуссии о православном стоицизме, в целях которого обильно хамят оперсоставу и совокупляются с сотрудницами госбезопасности (мотив, особенно ценимый американцами — про то половина серий бондианы). Прекрасен фундаментальный антикоммунист А. С. Смирнов в роли инженера Бобынина, плевавшего в немецком плену на Геринга, а в русском на Абакумова, потому что разницы между ними не видел.

Но и здесь возникает двусмысленность, ибо постановщик фильма Г. А. Панфилов сам происходит из столь ненавидимой сценаристом среды высшей партийной элиты и через год после окончания романа как раз возглавит отдел агитации и пропаганды Свердловского горкома ВЛКСМ. То есть, по версии автора, подлежит безусловному уничтожению — вместе с жертвенными православными стоиками и еще ста восьмьюдесятью миллионами наших граждан.

Среди тех миллионов в 49-м году жили мои мама с папой. Она училась в третьем классе, он в восьмом, она вступила в пионеры, он в комсомол, и оба любили Сталина. Не вижу в том ни малейшего повода для их убийства новыми соотечественниками А. И. Солженицына.

Что бы на сей счет ни думал дворник Спиридон.

Тысяча поцелуев принцессы «Светлана», 2018. Реж. Евгений Звездаков

В давние-предавние годы, когда уже не было Сталина, а был Хрущев и казался вечным, дедушку, видного градостроителя, занесло к маме на студенческий вечер в МИСИ. На балу блистала негритянка в бриллиантовой диадеме — что, признаться, часто случалось в годы всепланетной солидарности молодежи и студентов. «А кем, простите, работает ваш папа?» — осторожно поинтересовался дедушка.

«Царом», просто ответила та.

В минувшую неделю драматург Бородянский (с дочерью), режиссер Звездаков и артистка Романенко представили выдающийся кинороман о девочке, чей папа работал царом — да не простым царом, а великим кормчим мирового рабочего движения Сталиным И. В. И тень его была столь густа, и след в истории столь бездонен, что никого она не интересовала и не будет интересовать сама по себе, а только как отцов слепок, клон и овечка Долли.

«Эсквайр» давал на обложку ее фото с папиными усами. Перестроечная печать «репостила» детский снимок на коленях у Берии (смерть педофилу!). Стаи образованных мужчинок вились вокруг с целью порочных связей: людей с воображением такое окрыляет и красит в собственных глазах. Ей нельзя было с иностранцами, нельзя на людях без тормозов, нельзя за рамки протокола. Как говорили в «Добро пожаловать, или Посторонним вход»: «Ты, Митрофанова, такого дяди племянница — а вавилоны на голове устраиваешь!»

Один Бородянский назвал сценарий просто «Светлана». Отсек наследницу от отцовской славы и грехов. И счастье великое, что история дождалась именно его, а не какого-нибудь обличителя подлого прошлого типа В. Аксенова.

Ибо перед нами подлинно классицистическая трагедия долга и чувства: долга перед Историей, Троном, Державой — и чувства папиной дочки и попрыгуньи-стрекозы. Для всех на экране кончается тиран и сверхчеловек — а у нее на руках с хрипами отходит родной отец.