Ост-фронт. Новый век русского сериала - Денис Горелов

Для всех Сам Хозяин отомстил дочкиному хахалю, загнав в Воркуту, — а на житейском уровне восточный папа с чувством наблюдает, как дочь-десятиклассницу обхаживает тридцативосьмилетний кобель и бога не боится. Лично знаю с десяток пап, которые не ограничились бы Воркутой, причем не все из них грузины. В заземлении и очеловеченьи монаршьих мотиваций сценарист с режиссером достигают высших высот. Вася Сталин дебошир и пьяница? А много вы знаете грузин-летчиков, кому не снесло бы крышу от генеральских погон в двадцать шесть? Мимино? Да первым бы стал на столе плясать! Света дверью хлопнула и в Америку сбежала? А здесь ей что делать?

У нее было все, чего только может желать женщина, особенно освобожденная женщина Востока. Всесильный отец, которому она одна могла перечить. Громкий, узнаваемый, геройский брат-генерал. Отчаянный первый мужчина, дерзнувший рассердить Небожителя (позже испортился). А потом она и страна докатились до мышей. Так их и снимает режиссер — сдобное и суетливое ничтожество Хрущева, наглых халдеев, разгулявшихся после смерти вождя, тщеславных стрекозлов с прицелом пометить историю. Кто такие Дезик Смолов, Ролан Корман и Люся Каплин, знающим догадаться нетрудно, а для прочих есть Википедия. Банда Бузыкиных. «Светик, ты меня любишь? Да — да или да — нет? А почему у тебя такой голос нерадостный?»

Всю эту коллизию времен упадка Рима и играть надлежало отменно тонко и умно — и кастинг также заслуживает наивысших похвал. Виктория Романенко восемь серий удерживает внимание, играя ухабистую жизнь царевны в возрасте от шестнадцати до сорока лет — причем регулярно на крупных планах. Отчаяние сына над мумией отца («Он там лежит пластмассовый какой-то!») — звездный выход Сергея Колоса, который и внешне похож на Сталина-младшего необычайно. Сергей Колтаков в роли Отца Народов исполняет гнев и замешательство демиурга перед дочкиной волей. И тихую, намеренно не артикулированную папину радость: «Бешеная! В меня!»

Закончив парадный портрет царствующего дома, режиссер метит его нахальной авторской закорючкой: на попавшей в кадр афише «Вишневого сада», мимо которой Света идет к подруге, видны слова «Постановка главного режиссера лауреата Сталинской премии Е. Звездакова». Вписал и себя в недавнюю историю.

Шалят в драматической саге много и со вкусом: видна школа. Вот Света беспокоится за мужа: «Может, лучше обратиться к врачу?» (в ответ буквально слышится принцессино: «НИ-ЧЕ-ГО Я НЕ ХО-ЧУ!»). Вернувшись с фронта, Каплер спрашивает: «Письма мои получала?» — парафразом «Синенького платочка». В безымянном гэбэшном кураторе ощутимо внешнее сходство с тогдашним председателем Комитета В. Семичастным, что позже поплатится местом за побег Светланы.

Похоронив отца, она станет вести себя подлинной королевой. Принародно лобзать охочих до царевниных ласк женатиков. Аккуратно ставить на место Первого секретаря. Без демонстративного нарушения правил, по которому легко опознать врожденного плебея, рассекать по Москве на папиной «Победе» (была такая известная антистиляжья карикатура Б. Пророкова, многие помнят). Стоять в общей очереди к окошку тюремной справки: к брату. Тоже вполне королевское занятие, запатентованное лично Ахматовой.

Вспоминать, как ясным райским полднем катались с папой по Ближней Даче на великах и как рыбу удили в пруду: он в белом по жаре, она в панамке и с хвостиками. Кристальной михалковской слезы кадр.

«Он в отцы тебе годится!» — проворчит подруга, увидев ее ухажера.

«В отцы он мне точно не годится», ответит принцесса.

Драма царевых дочек.

В отцы, в мужья, в ровню им не сгодится больше никто и никогда.

Ярославские ребята — жулики-грабители «Черные волки», 2011. Реж. Дмитрий Константинов

Когда Вову Шарапова понесло на блат-хате, он прогнал сногсшибательную телегу про «папашку своего», начальника станции Москва-Товарная тов. Сидоренко, который «вагонами воровал» и тем совершенно затмил сявок из «Черной кошки», которым «до него еще дорасти нужно». На вопросительный взгляд Горбатого бандит Чугунная Рожа смежил веки: было дело, хипиш громкий.

Может, и так — за папашку Сидоренко история умалчивает, а вот полковник Павленко и впрямь организовал посреди войны фальшивый стройбат, занятый капстроительством на практически бесплатной рабсиле и стройматериалах по госрасценкам. Ежу было понятно, что в тотальной системе учет-контроля такое могло случиться только при массовом долевом участии административно-хозяйственных органов республик, областей и военных округов (при списочном составе батальона в триста человек арестовано было четыреста). Спрут был подлинно всеохватным.

Нахальной дерзостью сценарист Константинов оказался вполне сопоставим со своими жульманами. Сознавая вполне, что преступления смет и накладных совершенно некиногеничны, он изобрел в недрах хозрасчетного преступного сообщества еще и банду офицеров-налетчиков, бомбящих инкассаторские конвои по наводке любвеобильных бухгалтерш в городе Ярославле образца 1954 года. Зачем им это было надо при миллионных оборотах теневых строек, автор умолчал, а зритель как разинул благодарную варежку, так и не закрывал ее все восемь серий. Чтобы ни у кого, кроме последних лохов, не осталось сомнений, что перед нами чистопородный гон, бандиты оставляли на месте гоп-стопа волчью голову, да не простую, а черную, от волков-мутантов, — явно чтоб их легче было поймать. А брали их с помощью конкурентной банды имитаторов под началом только что откинувшегося с отдаленных мест бывшего опера угро Хромова (Сергей Безруков). В 54-м, признаться, много шло с этапов длинных неправедно осужденного народу, но слыхать среди них о сыщике, севшем за краденые брильянты княгини Голицыной, доводилось, видимо, одному г-ну Константинову. При этом история вышла совершенно блестящей ввиду соблюдения золотого правила советских баек: чтоб зритель поверил в золото-брильянты в гипсовой руке для обмена на деревянные рубли; в истребление пятью вчерашними школьницами взвода немецкого диверсионного спецназа; в победу великолепной семерки пионеров над взбунтовавшимися роботами или в успешный обман гестапо роженицей с двумя детскими кульками — гон должен быть предельно достоверным в деталях и атмосфере, а излагаться с каменной рожей очевидца, которому «век воли не видать». А для этого ставить пургу автору Константинову пришлось самому, иначе б непременно спалился. На привокзальном шалмане «Синий платочек» с песней «Черный ворон переехал мою маленькую жизнь» (ага, в системе советского общепита). На менте, невредимо выскочившем из трех котлов уголовной зоны. На немом самородке-мальчике, рисующем на стене коммуналки самые настоящие фрески Шагала. Когда высокоодаренный человек с помощью первого состава исполнителей на кристальном серьезе навирает с три короба сорок бочек арестантов — остается только руками всплеснуть и восторженно цокнуть: «Кин-но!»

Ахинея? Стопроцентная, причем очаровательная своей бесстыжестью: сам видел, мамой клянусь. Ловко сделано? Не то слово. Воздвигнем на месте отринутой советской мифологии новую коммунально-уркаганскую. Интересно? О-го-го. Это ж все про нас — про трофейные супницы в серванте, потертые чемоданы на шкафу да кота на дверной притолоке.