Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

такой муки тоже стоить 1 рубль 20 копеек. С желудями, причем желуди размолоты со шкуркой и далее с шапочкой. Наконец, очень распространена смесь с отрубями. Отруби преобладают, и мука становится похожей на мякину.

В районе уже начались цинга и тиф. Пока в небольшом количестве и в первичных формах. Голод дает себя сильно чувствовать. Нужда кричит из каждой избушки.

— Изголодались мы, — говорил мне один чувашин, — а помощи все нет и нет.

К кузьминовскому священнику пришла на кухню толпа голодных прихожан просить о помощи. Стоят, плачут, жалуются на горькую участь. В это время кухарка кинула сухую, горелую корку собаке. Голодные ребята бросились, отняли корку у собаки и съели.

— Книжку в руки возьмет читать, — рассказывал мне кузьминовский священник о своих учениках, — руки трясутся. Книжка ходуном ходит. Потом опустится малец на парту и в обморок, несколько случаев было. Ставлю их на колени, они стоять не могут, падают... Что будешь с ними делать?

— Вы бы, батюшка, — говорю, — на колени-то перестали бы ставить.

— Что делать, — ставлю... Страх Божий внушаю.

Попик-мордвин не старый, но малоразвитой, "ветхозаветный".

Такие или вроде этих характеристики голода я слышал от многих учителей и учительниц. Обмороки детей стали теперь обычным явлением в школе. А состояние школьников — самый верный признак состояния всей деревни.

Нынешний год в школах небывалый наплыв.

Некуда помещать детей. В классах духота. Это не осуществление идеала всеобщего обученья, а просто тот же голод: он заставляет посылать в школу детей. Родители знают, что школьников будут кормить прежде всех.

Но школьников стали кормить только в ноябре. И далеко не во всех школах... Большинство школ ждет кормежки.

Один башкирин узнал, что в Дедове открылась школьная столовая, привел своего сына и говорит:

— С осени такой форма искал, чтобы учил и кормил...

Но сына его не приняли. Поздно. Да и некуда.

В школьных столовых бывают такие сцены. Мальчик приводит сестренку 3—4-х лет и усаживает с собой за парту.

Подают щи. Он ест сам и кормит ее. Ложку себе в рот, ложку ей. Если кто скажет:

— Ей не полагается.

Мальчик уверяет:

— Я лишнего не беру, сам ем меньше.

Пока стоит тепло. Но начнутся морозы, и ребятам, за отсутствием одежды, придется лишиться школьной кормежки. Куда выйдешь из дома в стужу? Какая мать выпустить в это время босого и раздетого ребенка?

В деревне Петровке рассказывали:

— Двое мужиков у нас кончились...

— От чего?

— От голода, знать. Сначала простудились. Потом дело пошло па поправку. Но есть в доме стало нечего. Они и умерли.

Голод, видимо, подорвал истощенный болезнью организм.

Обычная голодная смерть русского крестьянина.

Священник села Яннадского плакался мне:

— Сторожа церковного лишился. Сегодня посылаю за ним, чтобы отвезти меня в школу, а он от слабости встать с постели не может — 1,5 суток не ел. Псаломщик тоже бежит из села, — есть нечего... Просто ужас какой-то, а не жизнь.

Он передавал, что в его селе ухитряются как-то размалывать солому и смешивать ее с мукой. В таком виде едят.

Отсутствие помощи родило вполне понятное озлобление.

По деревне, как мгла, съевшая урожай этого года, ползут слухи, что ночью на дорогах кое-где останавливают и обирают...

Умер в одном селе ребенок. Родители не пожелали хоронить и обратились к "начальству".

— С голода умер. Ты не помоги, — теперь ты и хорони.

Толпа голодных пришла к молоканам просить хлеба взаймы. Те не дают.

— Не дадите? Сами возьмем.

И двинулись к амбарам.

Пришлось дать "взаймы". Толпа взяла, но соблюла законный декорум: сама пожелала подписать обязательство, что вернет долг из первого урожая.

Богатый мулла, имевший 5 тысяч пудов старого хлеба, хотел продать этот хлеб. Башкиры этой деревни окружили плотным кольцом его амбар и сказали:

— Не дадим продавать!

— Как так? Мой хлеб.

— Знаем, что твой. Но не позволим. Кормовой не дадут; зима придет, что будет ашать?

— Мне-то что до этого?

— Твой хлеб ашать будем. А потом отдадим.

Так и не дали продать. День и ночь сторожили амбар муллы. Никого к нему не подпускали.

Мулла рассчитывал нажить деньги, — нарочно долго не продавал хлеба, цену выжидал. Но прихожане расстроили его план. Жаловаться на них полиции нельзя, наживешь врагов и сократишь доходы.

Хищников, вроде этого муллы, в деревне много. Налетели, как коршуны. Всякий, у кого есть деньги и мало совести, старается утилизировать петлю, накинутую голодом на шею крестьянину.

Очень усердствуют в этом отношении волостные писаря. Чтобы иметь право скупить башкирские земли, некоторые из них приписываются к башкирскому обществу и скупают "души" десятками.

Из соседней, Оренбургской, губернии приезжают кулаки и также скупают наделы в дозволенном законом количестве: на себя шесть, на имя жены — шесть, детей — по шести и на имя других подставных лиц — в таком же числе...

Крестьяне только кряхтят да ахают, но продолжают "укрепляться в душевом наделе и тут же раскрепляться"... в пользу этих хищников".

Пала до последней степени цена аренды. В деревне Карлачике десятина на 6 лет идет по... рублю. Одного пуда муки нельзя купить за десятину прекрасной земли. Только крайний смертный голод может заставить отдать земли за такую ничтожную цену.

В деревне Кузьминовке один очень бессовестный кулак скупает землю по 25 рублей за десятину, но платит не деньгами, а ржаной мукой и ставит ее по цене 2 рубля пуд.

И продают — что делать?

Я беседовал с одним таким скупщиком. Он смотрит на мир ясными глазами:

— Я благодеяние оказываю, — говорить он, — поймите! Какая там эксплуатация? Им нужен хлеб, чтобы жить. Я даю. Кто бы у них купил землю — нет в нашей округе богачей.

Спорить с ним нельзя. Все равно в убедишь. Разные точки зрения.

B Дедове я впервые познакомился с частной помощью. Она, как известно, запрещена, но здесь сквозь толщу нелепого запрещения просочилась струйка живой воды...

У местного врача М. Г. Кушнира я познакомился с графом П. П. Толстым, членом Государственной Думы. Он объезжал пострадавшие уезды Уфимской губернии, как представитель особого комитета при губернском земстве.

В этом комитете объединились земство, общеземская организация, вольно-экономическое общество и частные жертвователи.

Уфа — счастливый оазис.

Конечно, это не то, что организации 1898 года, когда на голод ехали, кто хотел, из разных углов России. Комитет опирается только на местный интеллигентный