Праведник мира. История о тихом подвиге Второй мировой - Карло Греппи

в Тарвизио, 17 апреля 1942 года, в Аушвиц поступило более 1000 депортированных, из них 50 умерло. В день, когда Лоренцо отправился в обратный путь, в «крематории V» Биркенау сожгли тела 100 застреленных поляков и полячек. Когда каменщик прошел первые метры вдоль железной дороги, в лагере, согласно официальным документам, оставалось в живых 11 493 женщин и девушек и более 202 детей[934].

Всего за четыре года восемь месяцев в Аушвице были убиты 1 100 000[935] человек; примерно 90% из них были евреями[936]. Те, кому «посчастливилось» дожить до прибытия в лагерь, до смерти стали рабами рабов — как Примо Леви, № 174 517. Он — один из немногих уцелевших. Если бы не вовремя подхваченная скарлатина, он не оказался бы в числе еще 800 узников в лазарете[937].

Верного друга Альберто Далла Вольту, как и остальных заключенных, с приближением фронта срочно угнали из лагеря[938]. Альберто «неловко попрощался с Примо (“Arrivederci, buona fortuna” — “Прощай, удачи”) и ушел навстречу смерти», как пишет Иан Томсон[939]. Напоследок, после прожитых «в доверии и дружбе» месяцев, Альберто разделил с Примо пайку хлеба и оказался среди «канувших» — в «серой армии муравьев»[940], которые брели по руинам готового вот-вот окончательно пасть Третьего рейха.

Альберто ушел пешком вместе с большинством заключенных, когда фронт был уже совсем рядом. Немцы заставили людей идти дни и ночи без отдыха по снегу и льду, пристреливая всех, кто не в состоянии был двигаться дальше. Потом тех немногих, кто остался в живых, погрузили на открытые платформы и отвезли в новые столицы рабства — в Бухенвальд и Маутхаузен. Лишь четвертая часть эвакуированных из Освенцима пережила этот переход[941], [942].

3

По пути домой Леви отправил из Катовице единственное письмо, датированное 6 июня 1945 года[943]: исписанные карандашом полторы страницы, адресованные Бьянке Гвидетти Серра. «Я чудом жив», — писал Леви и рассказывал, что его спасли скарлатина и удача.

У нацистов не осталось времени, чтобы убить лежавших в госпитале: «А потом, 27 января, пришли русские». Еще он писал, что из тех, с кем он был депортирован чуть больше года назад из Фоссоли, выжило лишь пятеро. И Ванды Маэстро уже точно нет в живых: «В Моновице нас было 95; 75 умерли от голода и болезней, 14 захватили с собой бежавшие немцы». Об их судьбе, включая и Альберто, «ходят довольно тревожные слухи». Из Фоссоли в феврале 1944 года было вывезено 650 человек; домой вернулись лишь 3[944], а по факту выжили 24[945].

«Не верь тому, что я писал из Моновица», — предупреждал он Бьянку, как будто это было необходимо. И дальше — о лагерном номере на левом предплечье, который «навсегда останется позором не для нас, а для тех, кто сейчас теряет могущество». Письмо завершил длинный постскриптум:

Я одет как бродяга; скорее всего, вернусь домой босиком. Но зато я выучил немецкий, немного русский и польский и к тому же научился выживать в разных ситуациях, не терять храбрости и противостоять страданиям — как моральным, так и физическим. В целях экономии я снова ношу бороду. Знаю, как приготовить картошку множеством способов (ничем ее не приправляя) и могу сварить суп из капусты и репы.

Еще я освоил разные профессии: помощник каменщика, землекоп, носильщик, могильщик, переводчик, велосипедист, портной, вор, медбрат, исследователь, каменотес и даже химик. Чуть не забыл: у меня нет никаких новостей от замечательного Лоренцо Перроне, но, вполне вероятно, что с ним все в порядке. Вы нашли его сестру? Думаю, она живет в Турине, по улице С.-Франческо-да-Паола (или д’Ассизи), 15. Никто не представляет, скольким я ему обязан — я перед ним в неоплатном долгу[946].

Примо спрашивал подругу о том, кому обязан спасением, кто пренебрег опасностью и остался верен человеческим ценностям. Вскоре он напишет о нем и в книге «Человек ли это?».

Суть этой истории состоит в следующем: один вольнонаемный итальянский рабочий приносил мне в течение шести месяцев остатки хлеба и еды; еще он подарил мне свою заплатанную майку, написал за меня открытку в Италию, а потом передал мне ответ. И все это совершенно бескорыстно, ни разу не попросив и не приняв ничего взамен, просто потому, что он был добрым, хорошим парнем и даже не представлял себе, что за добро можно требовать вознаграждения[947], [948].

Но дело, конечно, было не только в супе, поддевке для тепла и открытках. Леви поспешил напомнить: «Лоренцо был и остался человеком; в этом перевернутом мире, в мире со знаком минус, он сумел уберечь и не запятнать свою человечность. Благодаря ему мне тоже удалось не забыть, что я — человек»[949], [950]. Леви приводит суть всей истории, основную мысль и, возможно, свое «послание» нам. Эти слова сейчас, пожалуй, приобретают еще более глубокий смысл.

Именно Лоренцо я обязан тем, что сегодня жив. И не только за его материальную поддержку, а еще в большей степени за то, что своей манерой поведения, своей добротой, очень искренней и естественной, он постоянно напоминал мне о том, что за пределами нашего мира по-прежнему существует справедливый, а не развращенный, не дикий, не раздираемый ненавистью и страхом мир; существует нечто чистое и цельное, нечто такое, что трудно назвать словами, — какая-то отдаленная возможность добра, ради которой имело смысл остаться жить[951], [952].

Но по-человечески ли было именно в тот момент выставлять счет?

4

Я до сих пор помню, как ходил с отцом на фильм «Перемирие»[953] Франческо Рози[954]. Картина вышла в 1997 году. Мне было 14, я, вероятно, уже успел прочесть и «Передышку», по которой сняли кино, — книгу, посвященную долгому пути Леви домой, и, конечно же, «Человек ли это?». Как многие сверстники, я вырос на произведениях Леви: начиная с этих двух, читаных-перечитаных множество раз еще на школьной скамье.

Позже (наверное, году в 2008-м) я открыл для себя «Канувших и спасенных», а потом постепенно и все остальное. Практически всю жизнь я читаю и перечитываю Леви — смесь художественной литературы, документального свидетельства и «антропологического»[955] или, скорее, этологического[956] исследования: именно Леви настаивал, что является примером «человека-животного»[957].

Размышления Примо не дают нам оторваться от реальности и в то же время помогают понять ее с помощью «концептуального мышления»[958], [959]. Я со школьной скамьи зачитывался Леви, а мой отец был с ним знаком (они оба как раз перед моим рождением посещали