Путь Инквизитора. Том 3. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

Маркграфиня уселась на свою скамеечку и взяла чашу с вином; она смотрела на него почти с упрёком, но без злости, дескать: я так и знала.

Вернулись его люди снизу, принесли тряпьё с убитого; оно было перепачкано, но его хватало, чтобы нарезать полос под верёвки, и Кляйбер при помощи Хенрика принялся за дело.

Волков же сказал фон Готту, чтобы следил за двором и стенами замка, а сам спустился на второй этаж, подальше от жары, и там, поудобнее разложив свою стёганку, улёгся спать у стены рядом со своим доспехом, положив под голову кольчугу.

⠀⠀

*⠀ *⠀ *

⠀⠀

Уснул он сразу, да вот спал не крепко. Просыпался, открывал глаза, прислушивался к разговорам, что доносились из люка сверху. Всё боялся, что случится что-то. Но ничего не происходило, а голоса там, наверху, были спокойны. Оттого он и проспал почти до вечера, до самого того времени, когда дневная жара начинает отступать перед приближающимися мягкими, но ранними южными сумерками.

У него было плохое настроение. Хотелось пить, и есть тоже. А от сна в духоте башни он ещё и весь вымок. Теперь, после половины дня, проведённой в доспехах и в жаре, его кожа, да и волосы, были сальны, как у крестьянина. А его лицо покрывала двухдневная щетина.

«Это хорошо, что не поторопился и не стал днём облачаться в доспех, как было хотел! Теперь был бы ещё грязнее».

Признаться, он никогда не слыл грязнулей. Чистоплотность и аккуратность в одежде ему прививал первый его командир. Прививал как умел, оплеухами за грязные и липкие руки, которыми он брался за чистые листы отчётов или счетов, за чернильные пятна на одежде, за грязь в штабной палатке.

«Хорошо ещё, что под дождём проливным постоял, а то бы ещё и смердел немилосердно, после доспеха-то!».

Почему-то это сейчас его и вправду волновало. Казалось бы, сидя, по сути, в осаде, среди таких же немытых людей, уж больно надо ему быть чистым да лощёным. А вот и надо! Во-первых, вождь всегда должен внушать людям своим веру и надежду, а как же он будет то внушать, если он небрит и грязен, и платье его в расстройстве пребывает. То верный признак того, что сам он в своё дело не верит. Нет, должен командир под знаменем своим быть молодцом, в одеждах чистых или в латах, до блеска начищенных. А тут ещё, в его случае, была и вторая причина быть чистым и сияющим. И та причина с красивыми ногами сейчас разговаривала наверху с Хенриком, рассказывала ему что-то, не умолкая.

«Да уж… Говорить она мастерица. Как по писаному читает! Умна, умна, что тут ещё сказать?».

Нет, не тем умом умна маркграфиня, каким славилась, к примеру, рыжеволосая госпожа Ланге, которой в домашних делах, в делах хозяйственных и денежных равных Волков не знал. Нет, принцесса была умна иначе.

«Видно, книг читала немало, видно, при отце или муже часто бывала и слыхала, как надобно говорить с людьми… Слыхала и, не будь дура, запоминала. Научилась. Вон как рассказала про мытарства свои с колдунами. Даже фон Готт, на что уж презрительный человек ко всякой болтовне, ко всему, что не касается оружия и резни, и тот, рот разинув, слушал её длинный рассказ, терпел бабьи слёзы».

И вот к этой женщине ему предстояло подняться наверх в своей несвежей рубахе и с небритыми, как у старца или сарацина, щеками.

Да… Ему нужна была ванна и брадобрей. Новая рубаха, новая одежда. Да где же всё это тут было взять? Генерал несколько минут лежал на своей стёганке у прохладного камня башни и пытался расслышать, о чём говорят наверху. Но ничего разобрать не мог. Сам же генерал хотел воды, хотел мыться. Он вспомнил прекрасные деньки, что проводил он после победы над мужичьём в великолепном Ланне. В той роскошной купальне, где даже ночью дежурит проныра-ювелир, готовый представить свой товар, если в том будет нужда. И в те времена нужда в его товарах случалась. Ах, как были хороши те прекрасные горожанки, так хороши, так распутны и так алчны, что не жалко было для них серебра. С какой лёгкой простотой и быстротой они освобождались от своих одежд. Как с нескрываемым удовольствием ели дорогие кушанья, пили дорогие вина, как подставляли свои уста и тела под поцелуи мужчин. Как, не стесняясь своей наготы, танцевали, хмельные и смешливые, перед ним и его боевыми товарищами в надежде получить за свои танцы золотые колечки или серёжки. И музыка тогда играла до утра, и лакеи и виночерпии не спали до рассвета. А сколько тогда было там горячей и чистой воды. Молодых женских тел. Да, ему было что вспомнить. Если бы не эта проклятая стройка, что выжала из него всё серебро на годы вперёд, то он непременно отправился бы в Ланн ещё. Не в Мален, который больше походил на большую деревню, в которой все друг друга знают. И не в Вильбург, чопорный и холодный город, пропитанный интригами и глазами недоброжелателей. А именно в Ланн. В роскошный, дорогой и суматошный Ланн, в котором даже некоторые замужние госпожи, даже под угрозой мужниных кулаков, всё равно рискнут сбежать на целую ночь в купальни, чтобы утром красоваться новыми злотыми сережками в своих аккуратных ушках.

«Да, Ланн… Ланн прекрасен!».

Но пока ему о том городе приходилось только мечтать, лёжа на своей стёганке в башне старого замка. И мечтал он, кажется, чтобы не думать о том, что скоро вместо жарких купален Ланна ему придётся облачаться в свой тесный доспех и выходить из башни во двор, где десяток озлобленных людей будут делать всё, всё, чтобы его… просто убить.

Вот и о чём же ему сейчас было думать? О жарких ночах в купальнях Ланна, что проводил он среди обнажённых женщин, или о предстоящей ночи в душном замке Тельвис среди воняющих потом, злобой и чесноком мужиков с железом в руках? И он решил поваляться ещё немного, прежде чем встать и отправиться наверх к своим людям и неумолкающей маркграфине.

⠀⠀

⠀⠀

Глава 18

⠀⠀

Едва он поднялся к ним, как принцесса налила ему вина в чашку и хотела подойти, но он остановил её:

— Стойте там, Ваше Высочество. Я сам.

Волков всё боялся, что она пойдёт или встанет так, что будет видна арбалетчикам врагов. Тогда