Путь Инквизитора. Том третий. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

то вдруг ещё что случится… Подождать… Подождать, пока враг что-то придумает ещё? Отдать им инициативу? Пусть делают, что хотят, когда я ещё в силах им мешать… А главное… сидя в башне, вот так вот за здорово живёшь, отпустить серебро без боя? Ну уж нет! Да хранит меня Бог, я так просто деньги им не отдам, не выпущу сундука, пусть выгрызают его с кровью! Может, кого пораню. Пусть бьются за своё серебро, тогда им и не до Кляйбера будет».

— Ваше Высочество, — начал он, и голос его был твёрд, — за день мы их неплохо потрепали, они потеряли многих своих товарищей, если не убитыми, то ранеными. В том числе и того, кто отважился влезть на башню и рискнул напасть на вас, и его нам удалось ранить. Нынче дух их солдат слаб, и драться в полную силу они смогут, лишь если есть у них очень хороший командир. А то, что Брюнхвальд рядом, так это пока наши мысли, и мы должны быть уверены, что он придёт сюда завтра, пока у нас не кончилась вода.

— Но вы же… — начала принцесса, — дрались весь день, ваши люди сказали мне, что вас серьёзно ударили в бок, господин Хенрик ранен, может, лучше вам остаться? Вы уже и так многое сделали за день.

Она волновалась, боялась, не желала, чтобы он уходил, и генерал это чувствовал, но… Уж очень ему не хотелось упускать десять пудов серебра. И он сказал:

— Я не дам этим нечестивым покоя; они убили одного моего оруженосца и ранили другого, они только что, используя ворожбу, пытались заколоть вас, они же попытаются убить и Кляйбера, едва он спустится со стены… Нет, Ваше Высочество, нам нужно поторопить Брюнхвальда, так что мне придётся выйти из башни… А вы не волнуйтесь, с вами останется фон Готт, я не знаю второго такого, кто в его годы был бы так же хорош в бою, как он.

Было видно, что маркграфиня разочарована его отказом, но сказала чуть погодя:

— Теперь-то я понимаю, почему курфюрст Ребенрее прислал именно вас и почему курфюрст Ланна дарил вам свой личный доспех. Вы человек, который… вы словно из железа.

На что генерал в ответ только поклонился Её Высочеству.

⠀⠀

*⠀ *⠀ *

⠀⠀

Кляйбер держал в руках два факела, один из которых горел, на плече у него висела свернутая в кольца верёвка. Тут же был и фон Готт, которому генерал отдавал последние приказания:

— Как запрёте за нами дверь, так станьте подле принцессы и ни на шаг от неё.

— Да, генерал, — привычно отвечал тот.

— Как приду, так крикну пароль, пусть будет…

— Эшбахт! — сразу предложил оруженосец.

— Хорошо, «Эшбахт», — согласился барон, засовывая себе за пояс, за спину, топор, а после беря в руки большую глефу великана.

«Оглобля с тесаком на конце, тяжеленная вещь, такой долго не поработаешь, — он глядит на копьё в руках оруженосца. — Нет, пусть будет у него, я уж как-нибудь».

— Всё, открывайте, — говорит он, и фон Готт дёргает тяжкий засов на двери, что ведёт на южную стену, к воротам.

Факел, что не пропитан как следует, будет больше дымить, чем светить. Вот и тот факел, что нес Кляйбер, едва светил, но и этого хватило, чтобы его заметили снизу.

— Огонь! Огонь на стене! — неистово заорал кто-то. И крик этот был переполнен ненавистью. Человек орал что есть силы. — Он идёт к приворотной башне!

И тут же Кляйбер вскрикнул:

— О! — и этот короткий возглас сразу натолкнул генерала на мысль, что это опять… Он оборачивается к кавалеристу.

— Что? Арбалет? Ты ранен?

«Господи, только не это!».

— Нет… — сразу откликается Кляйбер, — нет, ничего, не ранен, в кирасу попали.

— Пошли быстрее! — Волков вырывает у кавалериста факел так, как будто тот виноват, что в него прилетел болт.

Теперь нужно было торопиться, и он зашёл из темноты улицы в кромешную темноту башни; и тут уже, какой бы ни был плохой и чадящий факел, но без него нельзя было обойтись никак. Генерал стал подниматься на самую верхнюю площадку, туда, где был барабан и подъемный ворот моста с толстыми канатами, он шёл быстро, а Кляйбер спотыкался и матерился в темноте сзади.

Наконец Волков добрался до барабана, на который наматывался канат, прикреплённый к цепям, что непосредственно тянули подъёмный мост замка.

— Может, рубанём канаты? — предложил кавалерист. — За ночь они их точно не свяжут.

Волков на секунду задумался и потом ответил:

— Мост они всё равно открыть тогда смогут… Нет, нужно вот что сделать.

Он вытащил из-за пояса топор и воткнул его так, чтобы барабан уже не мог проворачиваться, а значит, и опустить мост было нельзя; и сказал Кляйберу:

— Пошли, нужно торопиться, пока они не поняли. Потом мне сюда ещё возвращаться.

Теперь они спускались, почти бежали вниз, и когда вышли на стену, Волков спросил у Кляйбера:

— Ты всё помнишь? Помнишь, что сказать Брюнхвальду?

— Да уж не волнуйтесь, господин, — отвечал ему кавалерист, скидывая верёвку со стены. — Вы, главное, не пустите их сразу за мной, дайте отбежать.

— Не пущу, не пущу, — обещал ему генерал. — Они, может, и не заметят, что ты ушёл, — факел они оставили в приворотной башне и всё делали в темноте, — а что ворота я не даю им раскрыть, так, может, то из-за серебра. Чтобы не вывезли.

Кляйбер размотав верёвку и, отдав конец Волкову, стал на краю стены и заглянул в темноту.

— Не видно ни черта.

— Не бойся; главное, чтобы верёвки хватило, — Волков торопился, он боялся, что солдаты, что уже метались по двору с факелами, поймут, что они затеяли, и войдут наконец в приворотную башню. — Думай о награде, так будет легче бежать.

— Там у ворот калитка есть, — напомнил кавалерист. — Ворота не откроют, так через неё попробуют.

— Не волнуйся. Я пригляжу за нею, да и высоко там, человек-то из калитки слезет в ров, а лошадь никак не спрыгнет, — уверял его Волков. — Иди, да хранит тебя Бог.

— И вас храни Господь, — отвечал ему кавалерист и, растрогавшись на прощание, добавил: — Лучшего командира у меня не было.

— Давай, друг, давай! — сказал генерал, он уперся ногой в зубец стены и держал конец верёвки намотанным на левую руку, пока Кляйбер спускался. И казалось генералу, что кавалерист просто повис на верёвке и лишь немного раскачивается на ней.

«Что же он так долго? Уже и руки устали».

И тут снизу донёсся шум, а потом верёвка ослабла, так что генерал едва не упал.

— Ну как ты? —