Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

1790–1791 годах под говорящим названием «Театр судоведения, или Чтение для судей и всех любителей юриспруденции, содержащее достопримечательные и любопытные судебные дела, юридические исследования знаменитых правоискусников, и прочие сего рода происшествия, удобные просвещать, трогать, возбуждать к добродетели и составлять полезное и приятное времяпровождение»[340].

Смена политического и культурного курса, связанного с присоединением Крыма в 1783 году и укреплением «русской партии» с ее опорой на самодержавие, усугубилась после революции 1789 года. Прежние проявления «свободоязычия» в целом были признаны нецелесообразными, и прежние инициативы стали неуместны, что отразилось на судьбах сурово наказанных милостивой государыней-Фелицей Радищева и Новико́ва. Сатирические журналы Новикова «Трутень», «Пустомеля», «Живописец», «Кошелек», а также успех его частной типографии перехватили просвещенческую писательскую инициативу Екатерины. Новиков стал претендовать на неподобающую самостоятельность, выходя, таким образом, из-под контроля абсолютистского проекта регулируемого саморазвития общества. Подобных деятелей требовалось приструнить, объяснив при этом публике, что бескорыстное служение общим интересам может исходить только от мудрой монархини[341]. Суд публики, который стремилась развивать Екатерина, параллельно становился и судом над публикой.

Еще до кровавых революционных событий во Франции величие дела заботы об общем благе противопоставлялось мелким интересам «стихомарателей». Их, так же как и подьячих, обвиняли в том, что они руководствуются только собственными интересами, исходя из которых и составляли любые документы. «Не одних подьячих, но и стихомарателей надо бы называть крапивным семенем!»[342] – негодовали сатирики.

Вообще противопоставление корыстных интересов всех мало-мальски образованных поданных высокоморальным устремлениям суверена и его искренних соратников-администраторов стало своеобразным общим местом европейских монархий XVII–XVIII веков. Такой модус рациональной организации общего блага с опорой на государственный учет и контроль продвигали ученые и практики камералисты, специфически реализуя идеи Просвещения о лучшей организации общества. Они разрабатывали нюансированную систему налогообложения, совершенствования судебных практик и других форм дисциплинирования подданных для лучшего функционирования государственной машины[343].

В своем правлении Екатерина использовала разные идеи своего времени, в том числе и заключенные в настоятельных просьбах подданных[344]. В соответствии с пожеланиями депутатов Уложенной комиссии[345] она предприняла деятельные шаги по упрочению сословных институтов самоуправления. После восстания Пугачева императрица, не отказываясь от идеи стимулировать саморазвитие общества, начала большие управленческие преобразования. В «Учреждениях для управления губерниями» 1775 года был утвержден принцип сословного правосудия. Помимо судов для дворян, горожан и крестьян с выборными судьями, которые должны были осуществлять корпоративные гарантии законности и справедливости, в каждой губернии учреждался особый Совестный суд[346]. Это был всесословный судебный орган. В нем коллегия из шести дворянских, городских и сельских заседателей (по два человека от сословия) под председательством совестного судьи разбирала дела не только по закону, но и на основе «естественной справедливости», «следуя моральным правилам „человеколюбия“ вообще», «почтения к особе ближнего», «отвращения от угнетения»[347]. Историки спорят о том, откуда Екатерина черпала вдохновение для учреждения Совестного суда, однако чаще всего склоняются к английским образцам[348]. Данный тип суда рассматривал преступления, не представлявшие серьезной опасности или требовавшие, ввиду особых обстоятельств, отхода от применения уголовного закона. К ним относились, например, преступные действия детей против родителей, несправедливые разделы имущества и т. п.

Впервые в истории российского права Совестному суду были даны полномочия рассматривать правомерность предварительного ареста подследственного или обвиняемого. Основываясь на требовании гарантий «личной безопасности каждого верноподданного» (ст. 395), Екатерина предписывала именно этому всесословному суду проверять обоснованность заключения под стражу в случае апелляции арестованного[349]. Если заключенному в течение трех дней не было предъявлено обвинение, Совестный суд обязывал тюремную администрацию доставить содержащегося под стражей в суд. В случае отсутствия оснований для предъявления обвинений в оскорблении монарха, государственной измене, тяжких уголовных преступлениях Совестный суд обязывал отпускать заключенного на поруки с препровождением дела для законного судебного разбирательства в обычные суды. За невыполнение решений Совестного суда на администрацию тюрем налагались значительные денежные штрафы (ст. 401).

Конечно, реализация таких серьезных полномочий на практике зависела от конкретных обстоятельств в каждой отдельной губернии[350]. Определяющим фактором здесь была уверенность в собственных силах самих заседателей Совестного суда, в которых законодатель видел «людей добросовестных, законы знающих и учение имеющих». Как указывали исследователи, такие вряд ли могли найтись среди представителей низших сословий[351], да и сам председатель такого суда должен был соединять в себе все эти качества в превосходной степени и быть облеченным доверием губернатора или наместника, который утверждал его и всех остальных председателей судов в должности.

Показательна попытка Екатерины подключить к суду по закону суд по совести и активно задействовать сословный корпоративный интерес. Приглашение подданных судить, опираясь на свою совесть, и на законном основании вступаться за неправомерно помещенных под арест отчасти являлось признанием невозможности эффективно контролировать деятельность судейских чиновников. Многочисленные отчетные ведомости и книги, которые надлежало заполнять судейским служителям, не способствовали качественному отправлению правосудия[352].

Усиление надзора и контроля из центра в ходе судебно-административной реформы Екатерины сопровождалось ростом государственного притязания на все стороны жизни подданных в логике светского и духовного «исправления»[353]. Согласно с общеевропейской политикой общего блага на основе Gute Policey Нового времени[354] в Российской империи просвещение и общественное принуждение к беспорочной службе отечеству стали основой судебных преобразований. Начатое при Петре, дисциплинирование подданных стало активно развиваться именно в екатерининскую эпоху. Литература же, соединив постулаты Просвещения с задачами практичного камерализма, начала восприниматься как важный инструмент смягчения нравов и исправления пороков[355].

Проблема заимствования служебного понимания совести

Судебная функция совести наличествовала в самом определении этого понятия. В Академическом словаре русского языка 1822 года понятие «совесть» означало «врожденную силу, способность судить нравственную доброту или худобу наших деяний»[356]. Эта сила-способность имела божественный источник, что наглядно демонстрировали примеры словоупотребления из Ветхого и Нового заветов, приведенные в указанном и более ранних словарях[357].

Наделенное большой обвинительной силой понятие совести очевидным образом использовалось не только в религиозном дискурсе, о чем свидетельствует, например, известный спор уехавшего от опричнины князя Курбского и царя Ивана Грозного. Курбский прямо писал царю, что в бессмысленном и богопротивном насилии опричнины повинна «прокаженная» царская совесть, о чем все убитые Грозным поведают на Страшном суде. «Больную» совесть царя обличала «свидетельствующая» совесть его критика[358].

В ответ на обвинения беглого боярина Грозный заявлял, что властвует по совести[359] – воздает всем подданным по заслугам и казнит только виновных. Упреки в жестокости царь отвергал как нелепые, проясняя отличие своей власти от власти других государей: