Царские письма. Александр III – Мария Федоровна. Николай II – Александра Федоровна - Александр Николаевич Боханов

букет, меня это также растрогало. Это так напомнило мне один, незабываемый день, и я от всей души еще и еще раз благодарила милосердного Бога за его огромную милость сохранить нас друг для друга. Мы сели в поезд, полностью изнуренные жарой и опустошенные эмоционально, и спокойно продолжали наше путешествие, правда вытирая пот со лба. Когда мы подъезжали к Севастополю, к счастью, стало свежее, и мы смогли дышать свободнее. На пристани была масса народа, а также почетный караул во главе с графом Пушкиным. Я была довольна, что наконец-то оказалась на борту «Корнилова» и после всех необходимых церемоний смогла остаться вместе с Георгием в его каюте. Затем мы пошли завтракать…

…бедный, он рассказывал мне о своем ушедшем счастье и говорил, что он очень хорошо меня понимает.

На следующий день мы ужасно страдали от жары, было 27 градусов в тени и 26 в вагоне. Мы задыхались в буквальном смысле этого слова и не знали, что делать, чтобы вдохнуть хоть немножко воздуха. В полдень мы прибыли к месту крушения. Там был очень трогательный прием с хлебом-солью: губернатор Харькова, знать, крестьяне. Мы пошли в очень приятную маленькую церковь, там прошел молебен.

Затем при палящем зное мы заложили первый камень большой церкви, которая, если верить плану, должна быть очень красивой. Потом мы снизу смотрели на ту высоту, с которой бедная малышка[407] упала из вагона. Она показалась мне еще более грандиозной, а происшедшее еще более ужасным. На этом месте воздвигли большой крест. Там же похоронили всех погибших и все найденные останки, в том числе половину головы моего несчастного Сидорова[408]. Чтобы вернуться в вагон, нам пришлось подниматься по той же лестнице, которую Посьет[409] так разломал, что она теперь деревянная. И внизу и вверху по сторонам собралась огромная толпа. Каждый хотел поцеловать мне руку […]

Суббота. 25 мая 1891. Ливадия.

Мой дорогой любимый душка Саша, сердце мое!

Сегодня Гернет[410] уезжает, и я пользуюсь случаем, чтобы написать тебе несколько слов. Здесь опять поразительно приятная и хорошая погода. Мы наслаждаемся ею, с ужасом думая, что у вас в Гатчине 3 градуса и снег. Можно повеситься от отчаяния, я жалею вас всем моим сердцем. Я даже не представляю, как сейчас холодно бедной маленькой Аликс[411] и как она, должно быть, проклинает этот ужасный климат.

Вчера мы были в Массандре[412], в пещерах, а оттуда мы пешком прошли до выхода из нижнего сада. Это была чудесная прогулка. Можешь себе представить, что Георгий ходит очень хорошо и не устает. Алышевский хочет, чтобы он как можно больше двигался, и, в общем, доволен его состоянием. Тем не менее он все время немного кашляет, и стоит ему только поволноваться, как у него тут же поднимается температура. Это свидетельствует о том, что его болезнь имеет место. Она может пройти полностью, только если за ним очень хорошо ухаживать, а еще ему нужно провести еще одну зиму в Алжире или где-нибудь в другом месте на юге. Конечно, очень грустно думать о том, что придется опять с ним надолго расстаться, но надо сделать все, чтобы от его болезни не осталось и следа, и благодарить Бога за то, что он уже на пути к выздоровлению. Если б ты знал, мой любимый Саша, как мне тебя не хватает и как бы я хотела, чтобы ты был здесь вместе с нами и мог радоваться в этой прелестной Ливадии. Передал ли ты мое письмо малышке? Она меня так и не поблагодарила.

Обнимаю вас всех четверых от всего сердца и прошу Господа благословить тебя и ниспосылать тебе всегда свою святую милость. Мои приветы Черевнину.

До свидания, мой собственный душка Саша!

Навсегда твоя верная и преданная Минни.

Понедельник. 27 мая 1891. Ливадия.

Мой милый душка собственный Саша!

Я пишу тебе уже третье письмо, а от тебя еще не получила ни одного. Как медленно ходит почта! Я жду его с таким нетерпением, потому что мне тебя так не хватает, что я не могу этого даже описать. Ведь письма – единственное утешение при такой невыносимой разлуке. Если б ты только мог приехать сюда вместе со мной, моя радость была бы безграничной. А так я все время раздираюсь между двумя чувствами – счастьем вновь увидеть Георгия и мучением и грустью быть без тебя. Здесь сейчас идеально хорошо, и ты мог бы наслаждаться этим. Совсем не жарко, как можно было бы ожидать после той жары, которая была в Москве и во время нашего путешествия. Самое большее – 16–18 градусов в тени, и воздух так чудесен. А у вас, у несчастных, три градуса со снегом, это действительно невыносимо, я прихожу в ужас от одной мысли об этом. Но какое страшное несчастье – перевернувшийся пароход! Бедные де Рибас и Перелешин[413], утонувшие вместе с двумя матросами, я ужасно страдаю! Но как же это могло произойти так близко от берега! Как прискорбно! А де Рибас женился всего несколько лет назад, бедная несчастная его жена, какое страшное горе!

Ну, вот, наконец, после нашего завтрака прибыл курьер и привез твое дорогое драгоценное письмо, за которое я благодарю тебя от всего сердца, мой дорогой любимый Саша.

Читать его было для меня такой радостью, я была растрогана до слез. Еще и еще раз благодарю тебя. Но как же я расстроилась, что ты опять простудился, так сильно, что даже не могу тебе передать словами. А теперь без меня ты, естественно, не сможешь нормально вылечиться, и кашель будет продолжаться до бесконечности. Я тебя прошу, позаботься о себе ради меня и никогда не одевайся перед открытым окном, тем более при этом холоде. А когда ты возвращаешься с прогулки мокрый от испарины, это очень опасно. Можно запросто схватить воспаление легких. И если рядом нет надежного врача, чтобы лечить тебя, и меня, чтобы ухаживать за тобой; это тревожно, уверяю тебя.

Вчера утром мы не выходили на прогулку, потому что в маленькой прелестной церкви[414], наполненной воспоминаниями, была обедня. Я была счастлива быть вместе с Георгием, ведь девять месяцев мы не были с ним вместе на обедне, и мне было так приятно, что не пришлось упоминать его имени в молитве о сыновьях, которых нет рядом, потому что один из них стоял подле меня. Я поблагодарила Всевышнего за то, что он мне доставил такую радость.