Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

и пальцем указал на валяющуюся на полу неразбитую тарелку. Дело обстояло просто. На столе среди фарфорового сервизишки была одна эмалированная тарелка. Её-то он и швырял об пол, производя звон и треск; затем ловко незаметно поднимал и швырял заново».

Ещё один эпизод запомнился Ирине Нагишкиной, но уже с Алексеем Хвостенко:

«Один Губанов чего стоил! Помнишь, ты вошёл в порезанной куртке, весь в царапинах: “Хвост, что это?” – “А, Губанов у подъезда спрашивает: «Хвост, кто как поэт лучше, я или Данте?» Я ему: «Да ты и до Пушкина не дорос!» Он и бросился на меня с ножом»»[298].

А вспомните, как яростно Есенин реагировал на критику. Мог весь город объездить, чтобы достать номер газеты, в котором его припечатали, а после выискивать недружелюбного критика, чтобы сказать пару ласковых. И всё оттого, что знал себе цену.

Есенин упоминается ещё в таких текстах, как «Полина»[299], «Опять, берёзы, опять уберёгся…»[300], «Последний галстук растаял на шее Есенина…», «Карнавал окончен, сняты маски…»[301], «Задыхаюсь рыдающим небом…»[302], «Ах, кто же виноват, что молодость свою листая…»[303] и т. д.

Но надо заметить, что рязанский Лель лишь один из богов литературного пантеона. Мифологическое сознание Губанова наделяет каждого какими-то своеобразными чертами. Практически все как на подбор одарены трагической и нелепой смертью. Страдание играет решающую роль.

Хорошо это видно по стихотворению «Зеркальные осколки»[304]:

Но заказал мне белые стихи

стукач Есенина, человек чёрный,

я понял, что читаю пустяки,

и я прочёл цикл, посвящённый – чёрту.

И когда меня гладили прожектора

и аплодисменты я слушал, как слушал пощёчины,

я понял – почему он повесился в номерах

и перед смертью не взял расчёску.

Я понял – почему кумир проституток и бродяг

ушёл от славы к своему отцу небесному,

взял грех великий, словно бы шутя,

и Русь оставил грустною невестою.

Возвращаясь к литературному пантеону[305], скажем, что Пастернак – это дачник, переживающий безумную травлю; Хлебников слёг костьми в русскую землю и пророс в её космогоническом хаосе колосками своей поэзии; Цветаева всю жизнь носила с собою петлю – знала наперёд, что с ней произойдёт, – и удавилась в августе (есть в этой трагедии какая-то солнечная гамма); Маяковский заигрывал(ся) с пистолетом и опять-таки периодически проходил через травлю; Гумилёв несёт в себе пулю, которая его и прикончит; а Есенин и похож на Цветаеву – собственной петлёю, и не похож – мрачным и скандальным характером.

Губанов растворяется в этом литературном пантеоне, чтобы самому, испив всю чашу горечи и страданий до дна, забронзоветь и вознестись на Олимп:

Живём в печали и веселье,

Живём у Бога на виду:

В петле качается Есенин,

И Мандельштам лежит на льду.

А мы рассказываем сказки,

И, замаскировав слезу,

Опять сосновые салазки

Куда-то Пушкина везут.

Не пахнет мясом ли палёным

От наших ветреных романов?

И я за кровью Гумилёва

Иду с потресканным стаканом.

В моём лице записки пленника

И старый яд слепой тоски.

В гробу рифмуют кости Хлебникова

Лукавых строчек колоски.

Но от Москвы и до Аляски,

Когда поэты погибают,

Ещё слышнее ваши пляски,

Ещё сытнее стол с грибами.

5. Между литературой и политикой (1965–1966)

Пусть рот кривят солидные мужчины

С высот сорокалетья своего.

Как славно знать, что не было причины

И что тебя кружило озорство.

Юлий Даниэль

«Сорокалетие»

Демонстрация

Весна-лето 1965 года – тот рубеж, после которого началась политика. На сегодняшний день существует два гордиевых узла, и оба завязаны именно на этом периоде. Один касается СМОГа как такового: что это было – чистая лирика и/или социальная (а то и политическая) активность? Второй – были ли внутри группы предатели-стукачи?

Начинается всё с невинного эпизода распития пива в баре гостиницы «Украина». Батшев датирует его 2 апреля. Собирались компанией, сидели, накатывали, обсуждали новые смогистские шалости. Когда пиво было выпито, по одной из версий Алейников предложил уйти, не расплатившись; по другой версии – Губанов устроил пьяный скандал; по третьей – была провокация со стороны гэбистов. Так или иначе, случилась потасовка – поэты бежали из бара (кому удалось!). А после Алейников и Михаил Соколов отбывали пятнадцать суток ареста за мелкое хулиганство.

Как позже оказалось, это стало началом изгнания смогистов из МГУ. По крайней мере, Алейников – в отношении себя – в этом уверен.

Но давайте сначала разберёмся, что происходило, а потом попробуем сделать выводы.

Ранней весной, по воспоминаниям Батшева, молодые гении вернулись к чтению имажинистов:

«…в конце марта СМОГ занимался тщательным изучением книги Анатолия Мариенгофа “Роман без вранья”. Читали всё подряд. Не помню, где её взял Губанов. Изданная в 1926 году после смерти Есенина [на самом деле в 1927 году. – О. Д.], книга – об истории имажинистов и имажинизма, а поскольку СМОГ считал себя в чём‐то наследником этой поэтической группы, то “родовую историю” изучали внимательно. В 1919 году имажинисты устроили демонстрацию в защиту левого искусства – исписали лозунгами Страстной монастырь, собрались для демонстрации – но тут же были арестованы ЧК. Правда, через три дня имажинистов отпустили. Этот эпизод мы несколько раз обсуждали».

В этом месте стоит уточнить, что происходило с имажинистами.

Расписывать Страстной монастырь они пошли в конце мая 1920 года, можно даже уточнить, что это была ночь с 25 на 26 мая, так как в статье «Хулиганство или провокация?», вышедшей в газете «Вечерние известия Моссовета» от 30 мая, говорится, что провокационные стихи появились в среду утром.

«Демонстрация в защиту левого искусства», о которой пишет Батшев, была на самом деле «Всеобщей мобилизацией», которая должна была состояться 12 июня 1921 года. Видимо, у давно не перечитывавшего «Роман без вранья» мемуариста эти акции слились в одну.

Смогисты хотели устроить нечто подобное, но боялись политической реакции. Батшев вспоминал:

«[Губанов] колебался, он тоже думал о демонстрации, но не решался активно выступить за её проведение (нерешительность в организационных делах была свойственна ему, он полагался на свой авторитет, свою популярность, считая, что они сами по