Маршал Жуков. Против потока клеветы - Владимир Сергеевич Бушин

Как удалось? Каким образом? А очень ловко! С одной стороны, он старательно повторил полоумное вранье помянутых тарабаров, стараясь подкрепить их ссылкой на фронтовиков. Например: «Офицеры в частях называли Жукова главным сержантом Красной Армии, а солдаты – …» Тут по соображениям гигиены я прикушу язык.

С другой стороны, О.Ф. кое-что сам измыслил своими большими мозгами. Например: «теоретик Жуков»… «нашли теоретика»… «умный Жуков»… «обошлись без умника»… «гениальный полководец»… «он выдумать чего-то своего не мог» И тут же: «Возникает вопрос: почему Сталин этого туповатого командира направлял на важные участки фронта для контроля за исполнением решений Ставки». Во-первых, лжец рублевый, не на важные, а на самые важные в тот момент. Во-вторых, трепло, не для контроля, а для командования.

Но главное средство, с помощью которого О.Ф. рассчитывает утереть сопливые сопатки Радзинскому и Млечину, это – маршал Рокоссовский. Впрочем, тут он лишь плетется по следам своего учителя Резуна. Этот недорезанный Резун в сочинении «Тень победы» (Донецк, 2003) гаркнул во все воронье горло: «Так называемый «разгром немцев под Москвой» обернулся под руководством Жукова разгромом Красной Армии» (с.215). О.Ф. пытается охаять маршала с другой стороны: «Под Москвой Жуков кричал всем: «Ни шагу назад!». И Рокоссовскому – тоже. А ты чего хотел, умник, – чтобы командующий фронтом в те дни кричал всем «Спасайся, ребята, кто как может»? Тогда вся страна, весь народ, все наши предки, вся история наша «кричали»: «Ни шагу назад!».

А Жуков вовсе не кричал, а, как полагается, действовал по уставу. В тяжелые дни ноября сорок первого года Рокоссовский решил отвести свою 16-ю армию за Истру. Жукова его доводы не убедили. Константин Константинович потом рассказывал: «Я считал отход на истринский рубеж чрезвычайно важным. Мой долг как командира и коммуниста не позволял безропотно согласиться с решением командующего фронтом, и я обратился к начальнику Генерального штаба маршалу Б. М. Шапошникову». То есть попытался решить вопрос через голову непосредственного начальника. Конечно, в столь сложной и критической обстановке невозможно требовать аккуратного исполнения устава и субординации, но как бы то ни было, а в армии действовать через голову начальника не полагается. И не случайно Рокоссовский подчеркнул, что поступил как коммунист. Но в армии такого звания нет, и коммунисты не имеют больше прав, чем беспартийные. Шапошников согласился на отход. «Я был уверен, – вспоминал Рокоссовский, – что ответ согласован с Верховным Главнокомандующим. Во всяком случае, он ему известен». Это не убедительно: уверенности быть не могло, тем более в обстановке тех дней. А что значит «ему известен» – Верховный выслушал, принял к сведению, и все? В столь смертельно напряженной ситуации, как в те дни под Москвой, от вышестоящего командующего должно было последовать «да» или «нет». О.Ф. уверяет, что Сталин сказал: «Да!». Однако очень скоро командарм получил «грозную телеграмму»: «Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю. Приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков». Совершенно естественная реакция. Резуноид О.Ф. изображает это как «угрозу комфронта расстрелять командарма». И главное вовсе не в том, что командарм нарушил субординацию, хотя это и могло поддать жару телеграмме. Главное, хотя командарма можно понять, но комфронта обладал большей информацией, видел обстановку шире и отчетливей, чем и командарм, и начальник Генштаба в Москве. Рокоссовский заметил: «Что поделаешь – приказ есть приказ, и мы, как солдаты, подчинились».

Он, естественно, опасался: «Позади 16-й армии не было войск, и если бы обороняющиеся части погибли, путь на Москву был бы открыт». И хотя вскоре на Западном фронте последовали тяжелые события, но, слава Богу, опасения командарма не сбылись, немцы к Москве не прорвались. Возможно, это и доказывает правоту комфронта.

Да ведь и сам Рокоссовский в те дни отдавал приказы не сахарные. Когда, например, командир 1-й гвардейской танковой бригады полковник М. Е. Катуков попросил предоставить его бригаде два – три дня на приведение в порядок материальной части, командарм 26 ноября ответил ему: «Обстановка сейчас такая, что не приходится думать о передышках, формированиях и т. п. Сейчас ценность представляет каждый отдельный боец, если он вооружен. Деритесь до последнего танка и красноармейца. Этого требует обстановка. Налаживайте все в процессе боя и походов. Рокоссовский».

От битвы за Москву этот О.Ф. сразу сигает к Курской битве: Жуков-де тут «не сыграл никакой роли». Ну, во-первых, этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Будучи членом Ставки и заместителем Верховного Главнокомандующего, Жуков просто, как ныне говорят, именно по определению не мог остаться в стороне от битвы, в которой участвовало почти 2,5 миллиона наших и немецких войск и должна была, как все понимали, стать после Сталинграда окончательно переломной в ходе войны.

Тут ссылки на Рокоссовского у О.Ф. нет. А ведь он вот что писал: «Говоря об оборонительных боях войск Центрального фронта, мне хочется оттенить некоторые характерные моменты. Прежде всего – роль представителя Ставки Г. К. Жукова. Он долго был на Центральном фронте в подготовительный период. Вместе с ним мы решали принципиальные вопросы организации и ведения оборонительных действий и контрнаступления. Не без его помощи были удовлетворены тогда многие наши запросы, адресовавшиеся в Москву» (Рокоссовский. Солдатский долг. М.,1997.С.274)

А вот что 22 мая 1943 года после недельного пребывания на Центральном фронте сам Жуков докладывал из штаба фронта в Ставку: «Я был на переднем крае 13-й армии, просматривал с разных точек оборону противника, наблюдал за его действиями, разговаривал с командирами дивизий 13-й и 70-й армий, с командующими Галаниным, Пуховым и Романенко и пришел к выводу, что непосредственной готовности к наступлению на переднем крае у противника нет.

Может быть, я ошибаюсь; может быть, противник очень искусно маскирует свои приготовления к наступлению, но, анализируя расположение его танковых частей, недостаточную плотность его пехотных соединений, отсутствие группировок тяжелой артиллерии, а также разбросанность резервов, считаю, что противник до конца мая перейти в наступление не может» (В. Кардашов. Рокоссовский. ЖЗЛ. 1973. С.325). Ведь так и было. Немцы пошли а наступление даже не в конце мая, а только 5 июля – через полтора месяца. И это все – «никакой роли»? Ему, военному мыслителю О.Ф., как видно, для «роли» требуется, чтобы маршал в штыковые атаки ходил.

А Рокоссовский продолжал так: «А в самый канун битвы Г. К. Жуков опять прибыл к нам, детально ознакомился с обстановкой (любопытства ради? – В.Б.) и утром 5 июля, в разгар развернувшегося уже сражения, доложил в Ставку: командующий фронтом управляет войсками твердо,