Темная сторона нации. Почему одни выбирают комфортное рабство, а другие следуют зову свободы - Борис Цирюльник

Ежегодно четыре тысячи мужчин, которых «признают отцами», никогда ими не были.

Когда по ДНК устанавливается, что к зачатию привел конкретный половой акт, справедливо требовать от мужчины заплатить за последствия, но он не испытает отцовских чувств, не ощутит привязанности и ответственности.

Слова обретают таинственную силу, когда женщина сообщает своему любовнику: «У меня задержка пятнадцать дней и грудь набухла», тем самым она придает словесную форму знакам, с помощью которых ее тело сообщает о беременности. Именно благодаря этим словам мужчина узнает, что станет отцом, а каким – мужчине сообщает принятый в обществе дискурс. В зависимости от культуры он становится главой семьи, солдатом, готовым умереть за жену и детей, рабочим, которому приходится в поте лица работать по 10–15 часов в день, домашним тираном, утверждающим свою мужественность, или молодым папой – помощником жены. Подобная роль в семье продиктована принятым в обществе дискурсом и приобретает ощутимую моральную ценность: я должен стать главой семьи, солдатом, рабочим или заботливым отцом. Любое сомнение вызывает неловкость, стыд, утрату индивидуальности и подталкивает мужчину к тому, чтобы перестать соответствовать требованиям, которые навязывает культура.

Для гармонии с собой и обществом, подчинение диктату слов кажется заманчивым решением.

Чтобы гордиться своим отцовством, нужно приносить себя в жертву на поле боля или на производстве, чтобы жена была до брака девственницей и посвятила себя семье, и тогда воцарится порядок.

Школа и моральные ценности

Когда меняется этос и моральная ценность самореализации ставится выше, чем социальный порядок, проверка девственности теряет смысл и унижает женщину, задачи которой сводятся к вынашиванию детей для мужа. Молодой человек теперь не гордится работой по пятнадцать часов в день и зарплатой, чтобы жена смогла купить продукты и приготовить еду. Он чувствует обман, что потерял ориентиры на жизненном пути. Когда меняется парадигма, эталон, по которому выстраивались теории и риторика, меняется и иерархия ценностей. Девственности больше не придают особого значения, тяжелый труд в шахте больше не вызывает гордость и ассоциируется с бессмысленными мучениями. В индустриальную эпоху на эти ценности ориентировалась большая часть супружеских пар, и каждый гордился своей социальной ролью – загнанной в рамки женщины и мужчины-героя.

Промышленные предприятия исчезли, на место рабоче-крестьянским массам пришли технические специалисты. Наши тела перестали быть кирпичиками в социальном строительстве, чрево женщины – средством производства детей, руки мужчины – рабочим инструментом. Теперь наше место в группе зависит от дипломов и умения устанавливать отношения. Разделение социальных ролей между полами потеряло всякий смысл. Наше общество упорядочивается образованием и технологиями, и женщины могут делать то же, что и мужчины.

Пока разработчикам не удалось создать функциональную искусственную матку, к вынашиванию детей приспособлено только женское тело. В этом новом контексте мужчины становятся помощниками матерям. Можно было бы запретить женщинам производить на свет детей, что сделали в Китае в эпоху политики одного ребенка. В мире сегодня глобальное снижение рождаемости в условиях признания морального права на решение не рожать. Принятые в культуре убеждения непрерывно меняются: сегодня рождение мальчика, который отправится служить в армию или работать на заводе, больше не считается удачей. «Раскрытие собственного потенциала» и участие в самореализации супруга и детей стали считаться этичными.

В эпоху, когда ценились «бойцовские» качества и успех в обществе, значение имела победа, а не истина. Во времена религиозных войн все были готовы умереть, лишь бы обратить безбожников в веру. Люди не старались узнать, соотносилось ли их убеждение с действительностью, была важна только победа. В положении побежденных, чтобы не погибнуть – молчали, как делали евреи-марраны в Испании ради мирной жизни. Насильно обращенные в христианство, они втайне продолжали отправлять свои религиозные ритуалы, так же поступали и китайские христиане, которые под угрозой смерти ставили на семейный алтарь фигурку Будды, но стоило отвернуться, и его место занимало распятие или Богоматерь с младенцем. «Я молчу, чтобы не умереть, но вам не принадлежит моя совесть, вы не завоюете ее оружием», – думали, храня молчание, марраны.

Уверенность приводит к селективной жестокости в отношениях:

«Только человек с недобрыми намерениями может не разделять моих убеждений», – полагает тот, кто, исполненный абсолютной веры, никогда не испытывал сомнений.

С другой стороны, сомнения, доведенные до крайности, до обсессии, мешают переходить к действиям и жить обычной жизнью. Если я сделаю неправильный выбор, то на меня ляжет вина за плохие последствия, поэтому я колеблюсь, медлю и не могу принять решение. К счастью, когда кто-то принимает его за меня, я чувствую умиротворение. Я лишаюсь внутренней свободы, но при этом не страдаю от мучительной неспособности решать. Так начинают любить зависимость, которая освобождает от страха перед выбором. Опасность такой счастливой покорности и умиротворяющей потери свободы в том, что больше не приходится колебаться, и мир видится все более ясным. «Теперь я знаю, куда идти», – считает тот, кто раньше мучился сомнениями. Так в подтверждении возникает погрешность: я все лучше и лучше обосновываю картину мира, она базируется на неустановленных посылках, выдаваемых за аксиомы. Чтобы думать подобным образом, не обязательно быть параноиком. Когда в жизни человек попадает под разного рода негативное воздействие, например, социальная неустроенность или стресс, то это формирует повышенную чувствительность к подобным событиям. Те, кого бросили или изнасиловали, приобретают редкую особенность узнавать о похожих случаях. Мир становится более ясным и окрашивается в цвета, на которые мы больше всего реагируем. Очевидное для нас, далеко неочевидно для того, кто никогда не сталкивался с насилием и не оказывался загнанным в рамки.

Мы постоянно находим подтверждения тому, на что у нас выработалась обостренная реакция.

Этим мы отличаемся от тех, кто развивался в других условиях и видит мир в иных красках.

Уверенность и чрезмерная четкость в формулировании мыслей мешают эволюционировать и открывать для себя другую правду. Нам хорошо только рядом с теми, кто видит мир таким же, как мы. Поэтому мы становимся частью социальной сети, группы, которую объединяет дискурс, вызывающий чувство узнавания. Одинаковым образом описывая мир, мы сближаемся, при этом другой мир настораживает. Когда близость становится чрезмерной, группа закрывается, возводит защитную стену, укрепляет любовь к одинаковому и ненависть к иному. Нормальным отношением к тем, кто от вас отличается, становится недоверие, презрение, проявление агрессии и при необходимости их истребление.

История – это опасное средство: если нужно развязать войну, мы все сможем найти для