Только хорошее - Ольга Остроумова

у нее больше не может быть детей, трагедия настоящая. А Гета ей говорила: «Только никаких слез! Никаких! Рассказывай легко, спокойно, даже цинично немножко. Зрители будут плакать, а не ты». И зрители плакали.

Спектакль так и воспринимался с первой минуты (а это всегда очень хорошо ощущается на сцене), как если бы зритель наш вместе с нами проживал тяжкую, порой трагическую историю «Вдовьего парохода». Тут происходила замечательная вещь, когда мы этим «очернительством» весь наш тысячный зал превращали в одно сострадающее сердце. Публику — в народ. Хотя, казалось бы, как просто. Живут пять женщин. Очень разных. Но почему проявляется в этих пяти «ощущение народа», народности или того, каким мы хотим видеть народ? Потому что они могут лаяться друг с другом, ругаться по-черному, словом, жить в привычном воздухе коммунальной свары, но когда дело доходит до сострадания — все меняется: они — одно целое. Это в толпе люди умеют вместе ненавидеть, лишь народ способен — любить, жалеть, сострадать. Вообще, мне кажется, народ — понятие почти идеальное. Это есть нечто самое прекрасное: замечательное, что бы мы хотели видеть в себе самих и окружающих нас людях. Народ — всегда мыслитель, чувствователь. Толпа — безмозгла, жестока. Самое страшное, что может быть, — это когда народ превращается в толпу. Здесь истоки рождения тоталитарного строя, фашизма, шовинизма, антисемитизма, новых наших «чернорубашечников». Я уверена — государственность, национальность — это понятия, людьми придуманные. Для каких-нибудь марсиан, если они есть, взгляд на наш шарик сверху — взгляд единый: вот планета и вот живые люди. И вряд ли они принялись бы делить нас по национальному или какому-либо еще признаку. Просто есть неоправданная спесь, кичливость, странное хвастовство тем, что Богом дано, как собственным достоинством, а есть корневые, глубинные связи с землей, родиной, народом.

Все понимали, что в этом спектакле не надо быть красавицами. Наши бабы будут красивы по-другому. И другим станут важны и нужны — правдой.

Однажды, в книге Майи Туровской о Бабановой как-то прочла, что Мария Ивановна приходила на репетицию, здоровалась со всеми, работала, говорила: «До свидания» и уходила. Никогда в театре не сидела, не слушала сплетни. И я поняла — ой, я ведь так же всегда существовала в театре! И только вот на этом спектакле до и после мы не могли расстаться. Нет, не сплетничали — разговаривали, просто оставались единым целым вместе с Гетой.

Коля Маношин, муж Гали Дашевской — футболист высочайшего класса, иногда после третьего звонка говорил нам: «Даю установку на игру!». У них так полагается перед матчем. Как мы хохотали! Вообще, внутри этого трагичного спектакля рождалось много человеческого и смешного. Скажем вот, одеваемся мы, а костюмы — все из подбора. Ну, послевоенное время, коммуналка. Что у людей было? Все бедные. Какие-то валенки подшитые, платьишки задрипанные. Ни капли грима, синяки под глазами. У Наташи Теняковой потрёпанная маечка была со шнуровкой. Один раз мы впятером встали перед зеркалом, надев костюмы, и вдруг Наташа говорит: «Девки, хорошо, что мы все уже замужем!».

Гета совершенно чудесным образом соединила нас, как пять пальцев соединяются в кулак. Однажды в сцене, когда Анфиса в отчаянии бьет по полу рукой, мне по-настоящему стало плохо. Успела шепнуть кому-то из баб. На следующей реплике: «Ну что ты, Анфиса, вставай» тут же дают что-то выпить. Пью и чувствую, это — валокордин. И я ведь не просила о помощи, просто Гета создала такое удивительное родство между нами, без которого не получился бы спектакль. Мы могли быть недовольны друг другом иногда, но мы были родные, абсолютно родные! Кстати, эта сцена, когда сын бросает мне что-то ужасное и уходит, а я сижу на полу и бью по нему рукой — Гетина «подсказка»: «Ничего не играй, просто сиди и вот так бей рукой. Этого достаточно». Вообще, не очень верное слово — подсказка или, скажем, показ. Гета и подсказывала, и показывала, но самое главное — она понимала. И всегда просила нас не обозначать, а идти в репетициях до предела, до конца. Родившаяся совсем не в русской глубинке, а в Ленинграде, Яновская понимала простых русских женщин, а главное она понимала жизнь. Достаточно драматически. Гета умеет направить порой трагическую ситуацию на сцене не в слезы и сопли, а в действие, и сразу легко становилось играть.

Чем хороший режиссер отличается от прочих? Он выстраивает тебе дорожку роли. Часто, когда такой дорожки нету, актеру приходится туго — вот наступил сложный момент, а ты не пришел к нему, потому что вообще не знал куда идти и начинаешь что-то играть-наигрывать. А когда идешь по дорожке, то в каком бы состоянии ты не вышел на нее, через несколько минут она тебя «вправит», сама выведет. Вот что делает хороший режиссер — вправляет тебя в нужное состояние. Но ты сам это состояние не играешь, не думаешь о нем, оно исходит из всего рисунка роли. Я вспоминала как порой «накачивают» себя артисты перед спектаклем. Во «Вдовьем пароходе» этого не требовалось, все было сделано в репетициях, когда выстраивалась эта дорожка — контрапунктная, параллельная, перпендикулярная — неважно. И при этом у Геты актер легко дышит Она работает на такой правде, на таком «сливочном масле», что не только облегчает тебе существование на сцене, но и оставляет воздух для творческой свободы.

Вот, например, эпизод возвращения Анфисы с войны. Гета говорила:

— Тут, когда Оля улыбается, должно быть ощущение, что внезапно солнце осветило все!

Так мы и репетировали какое-то время, а потом я подошла к Яновской:

— Пожалуйста, подумайте, поменяйте что-то? Не может она сияющей быть. Анфиса измученная пришла, в шинели этой тяжелой, еле ноги передвигает, да еще с животом — сколько раз ей в него тыкали! Конечно, она представляет, как бабы на нее посмотрят — ушла на фронт — пришла брюхатая!

Гета подумала-подумала и говорит через какое-то время:

— Права! Как мне не хотелось убирать эту сияющую сцену, но нет — права!

Вот такая работа была. Хотя сейчас мне кажется, что я не доиграла здесь, надо было жёстче!

И еще в одном месте осталась собой недовольна. Никак не получался монолог про Григория, в которого Анфиса влюбилась на фронте и там он ее, собственно, обрюхатил. Целомудрие помешало! Гета подсказывала: «Это надо играть маткой». Умом я все понимала, а вот названным органом — нет. Сейчас знаю как это можно было бы сделать. А тогда — не докрутила, не доиграла, не дошла до конца!

Однажды я прямо на