Только хорошее - Ольга Остроумова

репетиции «дописала» пьесу. Там была сцена, когда Анфисин однополчанин приходит в коммуналку Они стоят и долго трясут друг другу руки под внимательными, недоверчивыми взглядами баб. Гета говорила: «Радостно! Только радостно! Просто смешно, радостно, невероятно!». И вот мы стоим друг напротив друга:

— Как живешь, Анфиса?

— Хорошо!

— Ну, так и живи!

И вдруг у меня буквально вырвалось:

— Так и будем, куда ж деваться-то?

И Гета: «Замечательно! Прекрасно!». А придумалось это не от моей какой-то особой литературной одаренности, а потому что я была вправлена в жизнь, которую создавала Яновская.

В другой сцене попробовала посвоевольничать. Сын приносит на руках Анфису из больницы после инсульта, а она бормочет свое: «Ка-ка, ти-ти ка-ка» и вовсю улыбается. Однажды, уже на каком-то спектакле я подумала: «Нет, чего же я улыбаюсь больная-то?!». И «исполнила» свое «Ка-ка, ти-ти ка-ка» вполне себе скорбно. С начала кто-то из знакомых зрителей возмутился: «Как? Ты что? Это был такой удар в сердце, когда тебя больную вносят, а ты улыбаешься во весь рот». И Гета мне сказала: «Ты что? Ни в коем случае!». Подвело меня шаблонное мышление, а этот спектакль был сделан Яновской вне шаблонов, по настоящей правде жизни.

«ОНА РВЕТ СЕРДЦЕ!»

Кому-то в театре я сильно не понравилась. Прихожу на премьеру, буквально — первый спектакль сегодня играем, а дежурная на служебном входе мне говорит: «Вам письмо». Открываю свой ящичек для корреспонденции, а там анонимка, мол, всегда ты была посредственностью, а тут вообще превзошла себя. И спектакль идиотский — как это вы входите через дверь, а выходите через стену, ну и прочее-прочее, про меня всякие гадости. А до выхода на сцену всего час! Но вот интересно, меня эта грязь совершенно не коснулась. Я только подумала: «Господи, Боже мой, как жалко человека. Ну, сколько минут мы живем здесь на земле? А он потратил время своей жизни на вот эту дурацкую писульку». Так что я как-то абсолютно спокойно к анонимке отнеслась, даже никому не сказала о ней. Конечно, и в этом Гетина заслуга: она всех нас пятерых баб привела к такой уверенности не в себе даже, а в спектакле, в его правде, что ничего было не страшно. Но тому, кто писал гадости в первый раз, наверное, нужна была моя реакция. И через некоторое время я получила вторую анонимку. Такую же дурацкую, грязную. Причем в буквальном смысле грязную — измазанную дерьмом. Технологию не знаю, но видимо человек написал, а потом подтерся, что ли. Ее я тоже скомкала и выбросила, и не стала не то, что искать, а даже думать — кто это сделал. Как мама моя говорила: «Ой-ой-ой, не знаешь — не надо. Не бери грех на душу». Не знаю и до сих пор не хочу знать.

После премьеры было обсуждение спектакля в ВТО. Еще в старом здании на улице Горького, на пятом этаже. О «Вдовьем пароходе» говорили зрители, человек сто, а мы сидели и слушали. Тогда я получила, пожалуй, самый большой комплимент за всю свою актерскую жизнь. Встала простая такая тетка и как-то даже раздраженно сказала: «Нельзя позволять так играть Остроумовой! Она рвет сердце!». Спасибо ей большое. Даже визуально помню эту женщину.

Художественный совет театра «Вдовий пароход» не принял. Мол, чернуха, клевета на русский народ! Но, тем не менее, директор театра — Лев Федорович Лосев и художественный руководитель — Павел Осипович Хомский спектакль выпустили. И это был поступок!

Прошло время. Умерла Элла Бруновская, ушла во МХАТ Наташа Тенякова. На Элину роль ввели кого-то, на Наташину роль ввели кого-то… И вроде все то же, да не то. Я чувствовала, что наш «Вдовий пароход» накренился. Сказала об этом девчонкам. Была совершенно спокойна, когда его снимали. Все вокруг спрашивали: «Почему ты не идешь к директору? Нельзя отдавать такой спектакль!». А у меня внутри было чувство, что я это сыграла. Я сделала это и можно идти куда-то дальше.

Гета ничего больше не поставила в театре Моссовета. Однажды звала меня поработать к себе в МТЮЗ, но тогда я была занята — снималась где-то, сроки не позволяли. И очень теперь жалею. Я бы к Яновской пошла на любую роль, самую маленькую! Это абсолютное счастье — встретить своего режиссера. Настоящего! И такой режиссер у меня был.

«ДОЧКА, ДОЧКА, ГДЕ АРТИСТКА?»

Никогда я не ездила в командировки от Бюро кинопропаганды. Полагалось сдать им программу концерта — сдала. А ездить — не ездила. Отнекивалась всячески.

И вдруг звонят из бюро этого — поедете в Оренбургскую область? Да, Господи, конечно! Там же Бугуруслан, Алексеевка — можно поклониться родным местам! Позвала театрального критика Володю Оре-нова — ведущим вечера. И мы поехали.

Не помню сейчас как все прошло в Бугуруслане, зато оттуда буквально приперли мы с Володей на себе в Москву дефицитные стиральные машины «Малютка». Выжимать белье все равно приходилось руками, но зато прокручивалось оно в «барабане»!

А вот Алексеевка врезалась в память навсегда! Там нас привезли в какой-то клуб-домишко. Тесный зальчик — простые лавки без спинок. Крохотная сцена. На ней стол, ничем не покрытый. Народу было не слишком много — в основном старушки.

Я села за этот стол, рассказываю что-то. Рассказываю, рассказываю… и вдруг одна бабушка с последнего — третьего (!) ряда громко так спрашивает: «Дочк, а дочк, а артистка-то когда будет?».

Артистка для них — ведь это что-то такое иное, неземное, а тут я по-простому за столом сижу, разговоры разговариваю…

Потом случилась похожая история. В Ижевске. Там нас попросили выступить в доме инвалидов и престарелых. Приезжаем. И опять я оделась попроще, без косметики, без маникюра — думаю: чего тут расфуфыриваться?!

Дом — такой советский, пахнущий старостью и бедой. Скромненький актовый зал. Сидят инвалиды, старушки ветхие, старички.

Я стою на сцене, рассказываю-рассказываю-рассказываю, а в финале, как положено: «Может быть, у вас вопросы есть?». Вдруг рука поднимается, и какой-то старичок, с претензией в голосе вопрошает:

— Скажите, пожалуйста, а почему у Вас маникюра нет? С таким посылом — че это вы нас не уважаете?!

Я говорю:

— Ой, извините, это потому, что стираю сама. Какие-то еще слова лепетала, извиняясь…

Но вот, что я тогда поняла: именно в такие скорбные, нищие места, как этот дом инвалидов и престарелых, надо расфуфыриваться! Потому что им нужна сказка! А тут приехала такая же, как они, обычная. Они в беспросветности своей выживают надеждой: «Где-то есть