Газовый убийца. История маньяка Джона Кристи - Кейт Саммерскейл

Однажды Кристи заметил в шкафчике более молодого заключенного стопку женских фотографий. Поскольку в камере не разрешалось пользоваться ножами или ножницами, этот заключенный вырезал их из газет и журналов, аккуратно протыкая булавкой профиль каждого тела. Фотографии полуодетых девушек стали основным элементом популярной послевоенной прессы, особенно в газетах «Пикториал», «Миррор» и их родственном еженедельнике «Ривэли».

– Послушай, мой мальчик, – наставлял Кристи, – в такого рода вещах нет никакого удовлетворения, нужно, чтобы все было по-настоящему.

Он взял в руки одну из фотографий и сдвинул очки на лоб, чтобы рассмотреть ее повнимательнее.

– Должен сказать, – признал он, – она просто сногсшибательна.

* * *

Фрин заметила, что Кристи был «необычайно любознательным существом, привыкшим лезть в чужие дела»18. Он наблюдал за соседями из парадного окна дома десять, подглядывал через кухонную дверь за жильцами, проходящими по коридору, фотографировал женщин в своей студии, в саду и в спальне.

В фильме «Седьмая вуаль» (1945), который, по словам Гарри Проктера, был любимым фильмом Кристи, несколько мужчин пытаются подчинить себе пылкую молодую пианистку19. Опекун женщины, которую играет Джеймс Мейсон, требует, чтобы она не выходила из дома и подчинялась его правилам. Портретист требует, чтобы она сидела неподвижно, как статуя, пока он ее рисует. Врач вводит ей наркотики, чтобы выведать ее секреты. Кристи взял на себя все эти роли: благодетеля, который заманивал девушек деньгами, одеждой и выпивкой; фотографа, для которого они позировали; доктором, который одурманивал их.

Тем временем он научился быть почти невидимым. Кристи был «прекрасно замаскирован для людей, среди которых он жил, – пишет Фрин. – Его аккуратная, но поношенная одежда имела совершенно защитный окрас. Окружающие почти не замечали, как он приходил и уходил. Он мог быть одним из многих тысяч людей, которые каждый день выходят из поездов метро или автобусов». После того как его поймали, он прятал свое лицо от фотографов, поджидавших его в судах и полицейских участках. Его отличительной чертой стали очки в роговой оправе по рецепту Национальной службы здравоохранения, которые защищали его глаза и одновременно обостряли зрение.

Фрин и сама была «любознательным существом»20. В детстве ее упрекали за любопытство. Однажды, когда она спросила у матери, как куры несут яйца, та накинулась на нее, заявив, что у нее всегда был скверный ум и теперь она лишний раз доказывает это, желая узнавать о скверных вещах. Для Фрин изучение преступлений было способом удовлетворить свое любопытство, перейти границы допустимых для женщины тем. Дело Кристи дало ей прекрасный повод – идеальное прикрытие, – чтобы углубиться в нечто крайнее неприятное.

В своем романе «Прижмись и подгляди» Фрин описала восторг девочки, когда мальчик на детской площадке разрешил ей заглянуть в игрушечный раек, который сам смастерил, – картонную коробку с двумя отверстиями для глаз, обставленную внутри миниатюрными фигурками. Сцена в коробке была «одновременно удивительно реальной и совершенно неземной, – писала Фрин. – Там все было не того размера: ребенок был больше взрослого, утка больше лошади, птица нависала с неба на нитке, словно облако. Это был безумный мирок, миниатюрный, с безумными пропорциями, но источающий странное очарование. Стенки и крышки коробки придавали райку то ощущение дистанции, которое рама придает картине, перемещая ее куда-то в другое пространство». Ей довелось увидеть эту тайную, личную, почти запретную сцену.

Героиня романа Фрин с удовольствием заглядывала в чужие дома, особенно когда «шторы были отдернуты и можно было заглянуть в комнату; увидеть угол стола, а возможно, и сидящих за ним». С такого расстояния «она могла представить себе все, что происходит в этих странных полых оболочках, называемых домами, которые днем выглядели такими солидными; она могла почувствовать себя частью любой драмы, которая там разыгрывалась».

Хотя Фрин была родом из семьи среднего класса, далекой от убожества Риллингтон-плейс, она воспитывалась в атмосфере враждебности и обмана. Ее отец Юстас, племянник поэта и лорда Альфреда Теннисона, был тоскливым, мрачновато-романтичным человеком. Он женился на Эдит Джеймс, когда ему было тридцать три, а ей девятнадцать. У них было три дочери: в 1887 году родилась Стелла, в 1888 году родилась Фрин, крещеная под именем Уинфрид, а в 1891 году родилась Эрминтруда, но умерла в младенчестве. Юстас был настоятелем церкви в Саффолке, его обеспечивали родители жены, а многие прихожане не одобряли его склонность к благовониям, цветам, музыке и поэзии. В 1891 году, больной и измученный, он отказался от служения. «Его болезни не дали никакого названия», – писала Фрин.

Возможно, Юстаса ожидал скандал, потому что после его отставки Эдит отказалась снова делить с ним постель, «оскорбление с высоты своего религиозного отношения, – загадочно пишет Фрин, – сочеталось с оскорблением ее сексуальной природы», – и четырехлетнюю Стеллу отправили жить к родителям Эдит, которые не позволили Юстасу переступить порог их дома. Он путешествовал по миру в поисках новой должности священника, находя работу в Кейптауне, на островах Гернси и Цейлон. Фрин и ее мать поселились в нескольких пригородных виллах.

Фрин была фанатично привязана к матери, опасаясь, что в противном случае разделит судьбу своих сестер: одна умерла, другую отдали на воспитание бабушке и дедушке. Но Эдит была капризна и порой жестока.

– У тебя сегодня мерзкое дыхание, – говорила она Фрин. – Не наклоняйся надо мной, ради всего святого!

Она отшатывалась от прикосновений дочери:

– Почему ты не заботишься о своих руках? – говорила она. – У тебя кожа как у крокодила.

«Я, конечно, страстно любила свою мать, – вспоминает Фрин, – ведь ребенок не может жить в эмоциональном вакууме, – пока она не сделала такую любовь невозможной благодаря своему нраву». Эдит перенесла овариотомию в 1904 году, когда Фрин было шестнадцать, и с тех пор стала вести себя как «изверг». Фрин не осмеливалась никому рассказывать о том, что делала ее мать, – она думала, что ей все равно не поверят. Но она стала «ужасно бояться» ее.

Если Фрин увидела в Редже Кристи что-то от своей матери – холодность, вспыльчивость, жестокость, – то, возможно, увидела в нем и что-то от своего отца.

Когда Юстас жил у Фрин в Лондоне после Первой мировой войны, он любил гулять в Кенсингтонских садах, если стояла хорошая погода, и после возвращения с прогулок рассказывал дочери, как ему нравится смотреть на маленьких девочек, бегающих в своих черных чулках. Однажды, согласно автобиографическому роману Фрин «Алебастровая чаша» (The Alabaster Cup), она вернулась домой в конце выходных и обнаружила, что отец пригласил одну из этих девочек в дом и показал ей французские книжки с изображениями обнаженной женской натуры. Он объяснил девочке, что эта «натура – самое прекрасное,