Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

где царствует ложь? И ему, и мне хорошо известно, что в ящике председательского стола заперт приказ райкома: ни зёрнышка не должно уйти на сторону. Весь урожай, от первого до последнего пуда, сдать в закрома государства! На дорогах к элеватору ещё появятся милиционеры, депутаты, уполномоченные, отъявленные коммунисты превратятся в бешеных псов и потянутся, подобно лесной нечисти, на зерновые токи. Ни днём, ни ночью покоя не будет. И никто из них не подумает позаботиться о голодных крестьянах.

Ярулла-агай, похоже, хочет подальше уйти от деревни, мы поднимаемся на гору. От недавней неприглядной картины рты наши на замке, на ногах по пудовой гире подцеплено. Молчим. Клочковато вспаханные склоны должны сегодня боронить несколько подростков. Идёт подготовка в осеннему севу. Идём мы, идём, уже крыши соседнего села показались, видим лошадей, а подростков рядом с ними нет. Что поделать, с ранней весны не знавшие отдыха ребята спят, свернувшись калачиками на тёплой земле. Ярулла-агай приходит в ярость: «Ты, товарищ уполномоченный, – говорит он, – оставайся здесь, а я схожу пересчитаю зубы у этих лодырей». Бить их он не стал, только грозился, а мальчики-то спят мертвецким сном, Усач даже заплакал от бессилия, не сумев долгими уговорами растормошить сонных детей.

У председателя специально под уборочную страду хранится один центнер горчицы. Каждому, кто по приказу правления выходит на жатву, выдают по двести граммов зерновой горчицы. Фельдшер Леонид Макарович возмущён: «Вы же убьёте людей! Истерзанные голодом желудки эта горчица в момент угробит! Нельзя её есть!» А люди не нарадуются! Вечером приносят эти двести граммов домой и замачивают в холодной воде. За ночь дважды меняют воду, а утром немного размягчившиеся жёлтые зёрнышки толкут и, перемешав с молодой картофельной ботвой, варят. Дети едят поносного цвета болтушку, приговаривая: «Вкуснотища!» А матери не едят, как они могут есть, когда этих двухсот граммов и детям-то не хватает?!

Наступил праздник Курбан-байрам. В Бегишевской мечети, предварительно спилив минарет, устроили школу. Неподалёку от этой школы-мечети воздвигли памятник Ленину. Говорят, это первый памятник Ильичу в Татарстане. Памятником наградили село за большие успехи колхоза, чем вызвали недоумение у местных жителей: куда пристроить каменного дедушку? То ли два года, то ли три пролежала скульптура в сарае, в одной из кормушек, а может, и на четвёртый перевалило. Если бы не острый глаз уполномоченного, то вождю мирового пролетариата до скончания дней лежать бы и смотреть, как мерины пережёвывают овсяные колоски. А когда уполномоченный заметил… Очистив памятник от голубиного помёта, Ленина водрузили в самом центре села. Утром и вечером я прохожу мимо вождя. И сегодня тоже. Ночью был затяжной ливень, улицы развезло, в ямах и низинах – грязные лужи. Мне навстречу попались пять-шесть дедов, возвращающихся с кладбища. Праздничный день, а они нахмурены, без настроения. Мыек Ярулла, выйдя вперёд, увлекает меня в сторону. «Запруду прорвало у нас… Без плотины мы остались!» Это действительно было непоправимое горе. И у Яруллы, и у всего села надежда была только на плотину. Молотилка, работающая на воде, вытекающей из плотины, осталась не у дел. Как теперь обрабатывать созреющий со дня на день урожай? Вернуться к древним дедовским цепам?

Где-то через неделю в ригу, что возле плотины, привозят полную телегу ржаных снопов. Ярулла со слезами на глазах умоляет односельчан: «Родные мои! Если кто-то из вас хоть один колосок утащит с поля, его в момент в тюрьму упрячут. Нынче строго с этим. Вот эти снопы здесь обмолачиваете, здесь жарите и все вместе здесь же съедаете. Даже горсточку зёрен нельзя выносить в карманах. И сами погибнете, и меня погубите». Работа закипела, сырые колосья протирают, откуда-то принесли листы жести и, загнув края, соорудили из них огромные противни. С треском занялись костры и вскоре прогорели до угля. Всё село принялось поедать жареную рожь. Пока дёсны кровью не изошли, пока языки не опухли, уплетали бегишевцы обжигающие, обжаренные до хруста зёрна…

Есть много сильных, талантливых художников, способных подмечать и изображать различные людские состояния, будь то горе или звериная хищность, или безумство, умеющих подбирать соответствующие образам зловещие краски. Иероним Босх74, к примеру, или Франсиско Гойя75. Собравшихся на пустом гумне возле четырёхугольного жестяного противня отощавших детишек, карандашиками пальцев набивающих голодные рты обжигающей рожью… А вообще, нужно ли запечатлевать для истории этих призракоподобных существ? Кому они нужны? Те муки голода, что выпали на нашу долю, не изобразят даже гениальные художники, не опишут самые талантливые писатели.

Искренне верю, в Бегишево меня не райком послал. Бог направил туда мои стопы, сделал меня свидетелем массового голода. Со всей уверенностью заявляю, сам Тенгри выбрал меня своим наперсником.

Смолоду я отличался социальной зоркостью и рос, воочию наблюдая, каким унижениям подвергается татарский народ. Однако сострадание к людям, милосердный взгляд на мир, солидарность с пролетариями не стали моим главным жизненным кредо. Актёр Приёмыхов выразил мои мысли! Да, отовсюду на тебя льётся елей, татарские писатели при каждом удобном случае распевают оды счастливой жизни. Собрания – посвящены ли они вывозу навоза на поля или памяти парижских коммунаров, всегда заканчиваются одинаково: наше государство, наша страна! Наша страна – источник счастья, кладезь радости и веселья!.. Ещё не запятнанным, чистым сознанием, молодым цепким умом я чувствовал слащавую ложь и недоумевал, и сомневался, и жутко переживал по этому поводу. День и ночь стучащие под ухом в барабаны большевики быстро подавляли и прижимали к ногтю таких деревенских простофиль, как я. Потом, много лет спустя, я прочёл у одного из моих любимых писателей – Джона Стейнбека76: «Всё в Советском Союзе происходит под пристальным взглядом гипсового, бронзового, нарисованного или вышитого сталинского ока». Хотя в молодости я не мог вслух произнести столь резких слов, но жил, мечась в силках сомнений и подозрений. Сейчас читаю произведения тех лет и… изумляюсь! Писатели и поодиночке, и сплочёнными группами перепевали одни и те же слащавые слова. Сталина никто из них не видел, и не мог видеть, о его образе жизни, работоспособности никому в стране ничего не было известно. Значит, татарские писатели, преклоняя голову перед гипсовой или бронзовой куклой, жили в страхе перед ней, старались всячески угодить. Какой ущербный, ограниченный, испорченный рок! Да разве только это! Сталин настолько сузил широкий мир, что приезжающие в СССР иностранцы, в какой-то мере познакомившись с нашим образом жизни, по месяцу, по два потоптав землю, щедро политую людской кровью, подышав нашими ветрами с привкусом мертвечины, неглупые, в общем-то, люди, попав под сияние Сталина, меняются кардинально!.. Что, Лион Фейхтвангер