Страницы из дневника - Владимир Амфитеатров-Кадашев

большевиков, это еще полбеды. Но вряд ли можно сомневаться, что заваренная Петлюрой каша приведет к большевизму. В Ростове по этому поводу нечто весьма близкое к панике. Вера Александровна, жена Севского, даже воскликнула: «О, Господи! Значит, опять, как в прошлом году, в феврале "они" будут здесь!» Типун ей на язык!

Познакомился с полковником Я.М.Лисовым{221}, бывшим начальником Политического отдела при Алексееве. Человек умный, выдержанный, тип настоящего русского офицера в лучшем смысле этого слова. Он записался седьмым в Добрармию и в дни Ледяного похода оставался в Ростове — главою добровольческой контрразведки. Другое знакомство: Елизавета Дмитриевна Богаевская, вдова Митрофана Петровича{222}, дама, пользующаяся на Дону величайшим почтением. Но у меня осталось от нее впечатление самое неприятное: по-моему, кривляется, позирует.

Приезжал в Новочеркасск Венский (он поселился в Ростове). Увидел «Часовой» Родионова и пришел в дикий раж:

— Вот настоящая газета! Готов сотрудничать даром — из сочувствия!

И тут же напечатал два стихотворения против жидов. Родионов, конечно, принял с восторгом. Венский укрылся под псевдонимом «Инна Чеботарева», и теперь его все зовут «Инночкой» (то есть те немногие, кто посвящен в эту смешную тайну, — все, конечно, поклялись хранить сугубое молчание, а не то жидовня слопает бедного Женьку — «хуже Андрюши Ющинского»{223}, как сокрушенно говорит Женька). Стихи очень смешны. В одном рефрен:

Тридцать тысяч Циперовичей,

Тридцать тысяч Канторовичей.

Тридцать тысяч Лембич-Бровичей

И семьсот один Гордон!

Воображаю свирепство Лембича, когда прочтет: его благородную шляхетскую фамилию «поляка знатного рода» употребили как жидовскую! /.../

22 ноября

Мы взяли Лиски и теснее сжимаем круг вокруг Царицына. Но на Украине — беда! В Крыму образовалось правительство: Набоков{224}, Никонов{225} и т.д. Все в высшей степени прилично. Но воображаю самодовольствие Винавера, когда его титулуют «Вашим Высокопревосходительством»!

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

Юрочка Саблин{226}

В Ростове с Севским вспоминали Юру Саблина — большевистского главковерха, который не расстрелял ни одного человека и ел в неограниченном количестве шоколадные конфеты. Этот мальчишка, действительно, колоритная фигура нашей дурацкой эпохи.

Помню его в Москве в первые дни революции, юнкером. Тогда не было еще никакой левизны, а только слишком рьяное устремление за маленькими актрисочками, вроде Жени Гославской, Шуры Робэн{227} и т.д., и т.д.

Помню, приехав на Московское совещание в августе 1917 г., я как-то у «Бома» заговорил с Юрочкой как с единомышленником и был весьма потрясен, услыхав от него речи не только красные, но даже багряно-пурпурные.

Потом, уже в Харькове, я слышал от Бураковского, что как раз в это время начала вскрываться Юрочкина левизна, дотоле потаенная. Оказывается, залевил Юрочка еще в мае месяце, но, обращаясь преимущественно в кафе «Бом», где настроение было отнюдь не революционное (девчонки, [тапеты?]{228}, не исключая даже евреек, просто стояли за царя), — таил свои чувства. Настоящею причиною Юрочкина полевения едва ли не была Робэн. Погибал по ней Юрочка (она действительно хорошенькая, и была модна сверх меры: юбка шириной с Царь-Колокол, сапожки высотою чуть ли не до носу и т.д.), а она ему натянула нос. И разочарованный любовник пошел искать утешения в разрушительных теориях.

Уже в сентябре он выступил в Петербурге на демократическом представлении в Александринке с кровожадными речами, а в дни октябрьского восстания оказался московским Катилиной. Помню, тогда кто-то сострил, что октябрьская борьба на улицах Москвы была «кружковской ссорой». Один из завсегдатаев Литературно-художественного Кружка, Юрочка Саблин, выкатил на Тверскую пушку и почал палить в Александра Николаевича Вознесенского{229} и Жоржа Якулова, которые тоже немало вечеров в Кружке просидели.

Подвиги Юрочки в октябрьские дни извергли его из лона московской богемы, которая в те поры пылала контрреволюционным гневом, жаждала реакции и молила о возвращении еще год назад ненавистной монархии. Однажды был случай, когда Юрочка, войдя к «Бому», поклонился знаменитому угловому столику, где всегда заседали писатели, актеры и т.д. — и никто ему не ответил на поклон. А сидели там: Матусевич{230}, Пессимист{231}, Аминадо{232}, Койранский, Зайцев и кто-то из дам.

Извержение из лона богемы окончательно отдалило Юрочку от Робэн и, с горя, он направился на поля битвы — добывать славу. «Иль на щите, иль со щитом!»

Сначала — поход на Дон. Надо отдать справедливость, здесь Юрочка вел себя порядочно; на его совести нет ни одного расстрела, ни одного зверства; он только читал стихи, ел шоколад и норовил не терять личные знакомства с «буржуями», которым нередко помогал. Был настолько «нашим», что Борис Абрамович Гордон{233} не побоялся привести его к скрывавшемуся Севскому: любопытное было свидание большевистского главковерха и спасавшегося от расстрела контрреволюционера! Тон, которым Юрочка отзывался о большевиках, был такой, что Севский почти серьезно предлагал ему:

— Юрий Владимирович, плюньте вы на вашу сволочь, переходите к нам!

Думаю, в те времена только невыгода имущественная и карьерная удержала Юрочку от перехода к белым: ибо отвращение, возбуждаемое в нем красными, действительно было сверхмерно.

После Дона — поход на германцев. Но тут Юрию Владимировичу не повезло. Романтически решив дать немцам бой под Полтавой, Юрочка двинулся навстречу им с огромною толпою всякой сволочи. И, подлинно, «было дело под Полтавой»: после первой же артиллерийской очереди Юрочкина армада брызнула так, что опомнилась только за Белгородом. Сам Юрочка отнесся к такому результату довольно юмористически; помню, встретив его в Москве, я привел его в полный восторг вопросом:

— Что, Бонапарте, вы, кажется, начали прямо с Ватерлоо?

В другой раз один журналист осведомился, правда ли, что он в бою под Полтавой потерял двести пятьдесят семь пулеметов?

— Клевета буржуазной печати! — ответил Юрочка. — Не двести пятьдесят семь, а двести семьдесят пять!

Находился он в это время в опале у Кремля и весьма фрондировал, нарочно подчеркивая свое милосердие к белогвардейцам, предрекал Коммунии скорую гибель и настойчиво требовал продолжения войны с немцами до победного конца. Особенно ему хотелось нагрянуть на Финляндию. На митингах он уверял, что причиной этой пылкой воли является гр. Маннергейм — «мучитель Красной Финляндии», но в действительности, кажется, больше всего хотелось ему покорить под ноги финнов потому, что Робэн в это время бежала в Гельсингфорс.

Помню, тогда я с ним встретился: войдя к «Бому», я заметил Левушку Никулина{234}, он