Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

– Ну, как вам сказать… немножко странно. Но отчего же – Рорик?

– Видите ли… моя матушка… она из последних Рюриковичей… А один мой знакомый студент говорит, что Рюрик звучит по-скандинавски скорее Рорик… Вот. И всё.

– М-м… Теперь понятно. Ну и что же вы нам почитаете, господин Рорик?

Павел встал, откашлялся.

– Я волнуюсь, – сообщил он.

– Не волнуйтесь, – сказала Зинаида Николаевна. – Здесь ваши доброжелатели.

– Спасибо. Так я начинаю?

– Начинайте.

– Стихотворение называется «И Слово плоть бысть».

– Очень интересно, – сказала Зинаида Николаевна и, приготовившись слушать, снова наставила на поэта лорнет.

– Если можно… без этого… без лорнета, – попросил Павел.

– Ах, пожалуйста.

– «И Слово плоть бысть», – повторил он название и стал читать первые строки, дрожа и краснея, потом, по мере чтения, голос его окреп, вдохновляющая мысль повела за собой ввысь, как Вифлеемская звезда туда, где произошло единственное в мире чудо нисхождения Бога Слова в мир… Это были стихи, посвященные Рождеству, но лишенные бытовизма, или слащавого умиления, или рассудочной пошлости, простые и даже грубые, как камни Сиона…

Матвей ревниво следил за выражением лица Гиппиус, которое постепенно утрачивало свойственную этой даме насмешливость и становилось все более внимательным и строгим.

Окончив чтение, Павел сделал паузу и сказал:

– Вот. И всё.

Несколько секунд Зинаида Николаевна молчала, потом, протянув ручку к лежащей перед ней на столике коробочке и раскурив надушенную папироску, встала и, приоткрыв дверь в соседнюю комнату, тихонько позвала:

– Дмитрий Сергеевич, выйди к нам.

Павел знал Мережковского по портретам. Но, увидев его живым, очень удивился. Мережковский оказался совсем маленьким, а нос совсем большим, и только глаза поражали своей необычностью, словно их обладатель находился только что в иных мирах и совершенно не имел отношения к тому, что происходит здесь, на грешной земле.

– Я хочу представить тебе нового поэта. Павел Рорик. Это… псевдоним. Вы можете почитать нам что-нибудь еще? – попросила она Павла.

И Павел стал читать. Читал много, хорошо и уже не волнуясь.

– Ну что ты нам скажешь? – обратилась Зинаида Николаевна к мужу, когда Павел исчерпал свои возможности.

– Скажу, что надо печатать. – Мережковский поглядел на поэта темными печальными глазами.

У Павла сердце выпрыгивало из груди. Матвей же подумал, что зря, пожалуй, он притащил Пашку к Мережковским, будет теперь задирать нос.

– Печатать? С такой фамилией? – фыркнула Зинаида Николаевна. – А знаете что? – улыбнулась она Павлу. – У вас ведь прекрасная собственная фамилия – Словенов. Кажется, так? «И Слово плоть бысть»! – повторила она название первого стихотворения Павла и снова ласково улыбнулась. – Что-то в этом есть… А? Очень вам подходит. Правда, Дмитрий? Давайте без псевдонима.

Павел был в полувменяемом состоянии, только улыбался и на все согласно кивал. Мережковские и в самом деле помогли ему напечатать подборку стихов, и сразу же имя «Словенов» стало известным в богемно-поэтических кругах.

Павел ликовал, да и матушка им гордилась, только отчим почему-то недовольно морщил нос, но, впрочем, он весь был в стихиях политических, сгорая в огне думских баталий, и мало обращал внимания на домашние мелочи.

Он стал часто бывать в доме Мурузи, Зинаида Николаевна принимала его неизменно ласково, иногда, казалось Павлу, даже и чересчур ласково, так что ему становилось страшно. Обычно она усаживала Павла подле себя на кушетку и, распустив изумительные свои золотистые волосы, доходившие ей до колен, и приблизив к его лицу изумрудные глаза, казавшиеся в такой близости огромными, требовала что-нибудь ей почитать или рассказать. А у Павла комок застревал в горле. Красные губы Сильфиды почти касались его лица, и больше всего на свете ему хотелось не читать, а сжать руками ее неправдоподобно тонкую талию, утонуть в потоке золотых волос и умереть, прикоснувшись к алым орхидеям ее губ. Пряные запахи надушенных рук, волос, папиросок, платья окутывали его дурманом; почти задыхаясь, он изнемогал, и, в последнем волевом усилии пытаясь спастись, откидывал голову назад, отшатываясь от наваждения, и что-то лепетал о недавних студенческих волнениях или, задыхаясь, проборматывал строчки каких-нибудь своих или чужих стихов.

Зинаида Николаевна улыбалась, ей нравилось ничем не грозившее ей умопомрачение милого гостя. Она отодвигалась от Павла, и монисто из обручальных колец ее поклонников нежно звенело.

Входил сам хозяин и молча садился у горящего камина, и все втроем молчали и смотрели на огонь. А потом Мережковский начинал говорить и говорил обольстительно, как змий, и бедный Павел не знал, кто из супругов сильнее околдовывает его душу. Оба они вовлекали молодого человека в круг тех духовных вопросов, которыми жили сами. Эти вопросы были столь громадны и столь неожиданны, что у Павла голова шла кругом. Ни много ни мало Мережковские проповедовали новую церковь «третьего завета» (!). И не только проповедовали, но и пытались реализовать. Воспитанный духовниками Киево-Печерской лавры, он не сразу сумел вместить эти потрясающие дерзновения гордого человеческого ума. Представляя в общих чертах историю Вселенской Церкви, Павел знал и то, что все вероисповедные вопросы решались исключительно на Вселенских Соборах епископами по внушению Духа Святаго. А здесь… о, он слушал их дерзкие полеты мысли с замиранием, трепетом, упоением, восторгом! А потом вдруг опоминался. Как? Ведь они, пусть даже великие и гениальные, всего лишь… миряне! Миряне дерзают нарушить догмат! Миряне предъявляют дерзкие претензии исторической Церкви! Миряне служат домашнюю литургию! О, не кощунство ли? – испепелял сердце страх. Не новая ли секта? Ужас леденил душу.

О, не сразу доверили ему эту тайну! Было много нежнейших бесед и с глазу на глаз с обольщающей зеленоглазой русалкой вдвоем, и втроем с крошечным человечком и громадным огненным пророком. Доверили ему и некоторые имена членов новой церкви, и это еще больше изумило и потрясло Павла. И уже уговаривали его прийти на домашнюю литургию в четверг, и уже почти что он согласился, но в последний момент все же сказал, что должен спросить своего духовника, а духовник его в Киеве, и пока он не получит от него благословение… О, как сразу помрачнели их лица! Зачем же посвящать в это дело попов? Разве не ясно, чтó они скажут. И потом… мы доверили вам свою самую сокровенную тайну, вы не имеете морального права никого в наше дело мешать…

Путались мысли, путались желания, запутывалась клубочком ясная доселе жизнь… Пробовал не ходить, но Мережковские держали цепко. «Милый, милый Рорик (так они звали Павла), куда же вы пропали? – писал в записке Дмитрий Сергеевич. – Если вас напугали наши последние разговоры, забудьте всё, только не бросайте нас. Вы нам очень дороги обоим. Если вы нас покинете, Зинаида Николаевна и я будем очень