Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

Завел собаку. Вот и занятие. Всю осень таскал хозяйке своей то рябчиков, то зайцев да белок. Товарищ по охоте попался из неразговорчивых, а все ж таки пришлось им как-то заночевать в лесу; тут, у костерка, чуть не впервой и поговорили.

– Что же, Иван, много у вас тут нашего брата-социалиста перебывало? – поинтересовался Петр.

– Бывали, – коротко ответил Иван.

– Ну и как? Что местные мужики говорят?

– Об чем?

– Ну… о тех, кто о народе старается. Чтобы к свободе привести. Власть царскую сокрушить.

– А чего ее крушить? Нам царская власть не помеха, – уклонился Иван.

– Что же это вы, всем довольны?

– Слава Богу, жить можно.

– Ну, а вот… революция только что… Мужики помещиков жгли. По всей России рабочие бастовали, что ж ты думаешь, это от хорошей жизни?

– Про ихнюю жизнь не знаю. А что жгли да разбойничали – на то суд Божий грядет, – вздохнул Иван.

– Да ты пойми, мы же для вас стараемся! – завелся Петр. – Вот я… я бы мог сейчас, знаешь!.. А я вместо того… а мы… ради народа! Чтобы народ от эксплуатации помещиков и капиталистов освободить, понимаешь?.. Эх, ничего ты не понимаешь! – с горечью воскликнул Петр, глядя, как Иван сосредоточенно рубит сухостой. – Мы для вас жизни не щадим, а вы… как чужие! Будто мы турки какие для вас или французы…

– Как вам сказать, барин… Вроде вы и не турки, и не французы, а только души человеческой в вас не видать.

– Как это не видать? Как это не видать души? Ты что, братец? – взвился Петр. – Да мы душу свою за вас полагаем!

– Это вы за бесóв полагаете, – твердо ответил Иван.

– Как это за бесóв?! Ты что говоришь?!

– Раз против царя и Бога, стало – за бесóв, – упрямо подтвердил Иван.

Петр, хотя ни в каких «бесóв», естественно, не верил, был страшно уязвлен. Даже охота ему опротивела, с тех пор и не ходил больше с Иваном в лес. Зимой все больше лежал в кровати и думал. О чем? Да что в голову взбредет, мечтания разные. От нечего делать взялся писать роман (разумеется, о несчастной любви). На десятой странице заскучал, дело остановилось. Томился – ну что бы еще придумать? А то бросался помогать Наталье, но та со смехом прогоняла: «Что это вы, барин, не ваше это дело с печкой возиться». Утром, пока спал, Наталья и дров наносит, и печи растопит, и каша поспеет.

Встретил однажды отца Валериана, хотел было незаметно прошмыгнуть, да заметил батюшка, позвал:

– Что же вы, Петр Николаевич, глаз к нам не кажете? Или обидели мы вас чем? Заходите, коли времечко выберете, на чаек.

Пришлось зайти. Все равно делать нечего – тоска. Сидит, молчит. Батюшка все щебечет про службы, про дела монастырские. И чтобы раз и навсегда отрезать, сказал:

– Я уже неоднократно говорил вам, отец Валериан, я – атеист!

– Что ж, батюшка мой, это бывает… – ласково отозвался поп. – Однако же отчаиваться не нужно. Господь по милосердию Своему волен переменить прискорбное состояние души вашей…

– Это исключено, – снова отрезал молодой человек. – Но я о другом. Я хочу спросить. Отчего это ваш Бог всем веру одинаково не дает? Ведь Ему б это куда как выгодно! Дал бы всем поровну – все бы и кланялись согласно. А то одному – даром, а другому – хоть тресни! – И Петр громко стукнул по столу кулаком. – Разве это справедливо?

– Так ведь, батюшка мой… Бог разными путями ведет ко спасению. У одного путь простой, а у другого… помните, как Федор Михайлович о себе написал? Мол, осанна моя Христу через горнило многих испытаний прошла. М-да. Не желает Господь дарованную Им человеку свободу ограничивать. Так-то-с. Нынешнему-то недорослю, почитавшему Маркса, кажется, что он всю премудрость превзошел. А Господь ему на это что ответил, помните? «Ты говоришь: ”я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды“, а… ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг».

«Это я, – вдруг пронзительно пожалел себя Петр, – и несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг».

– А без веры-то в безграничного Бога человек непременно впадет в идолопоклонство, обожествляя то гуманизм, то социализм, то есть определенную организацию общества, то…

– Я и сейчас в это верю, – угрюмо подтвердил Петр.

– Вот-вот… Тут уж что-нибудь одно… А вы, однако же, кушайте, кушайте, не стесняйтесь, матушка старалась, что же вы не кушаете? – ласково угощал отец Валериан.

– Какие у вас дочери, отец Валериан, милые, – переменил тему Петр.

– Дочери? – заулыбался батюшка. – Да… А где это вы моих дочерей рассмотреть успели?

– Так… На праздник в храм заходил. Видел…

– А вот я вас – нет.

– Народу много – вот и не видели.

– Да-а, доченьки мои… Одна, старшенькая, совсем уж постригаться собралась… Что ж, на все воля Божия…

– Отчего это вы не спрашиваете, где моя… жена? – с вызовом спросил вдруг Петр.

– Так что ж любопытничать… Человек, что захочет, сам скажет.

– А если сказать совестно?

– Так ведь, батюшка мой, Бога-то что стыдиться? Господу и так все наше тайное ведомо…

– Вы не Бог!

– Посему в тайну вашего сердца не дерзаю самочинно проникнуть, – благоговейно сложив руки на груди, отвечал батюшка.

Петр замолчал, потом неожиданно для себя сказал.

– Я, собственно, пришел заявить… У меня два курса медицинского факультета кончено. За третий, если честно сказать, я экзаменов вовсе не сдавал по причине… по причине моей веры в социализм и сознательной революционной борьбы! – с вызовом закончил Петр.

– Батюшка мой! – завопил поп. – Так ведь вы для нас – сущий клад! Марьюшка! Марьюшка! Ты слыхала? Вот радость-то! Фельдшера-то у нас давным-давно нет, вот вас Господь к нам и направил! Ах, Петр Николаевич, вот он, Промысл-то Божий! Вот он!

С той поры жизнь Петра переменилась. Он обложился книгами по медицине и стал штудировать забытое и пропущенное по причине своей пламенной веры в социализм.

Практика не заставила себя ждать. Прослышав о ссыльном «фельдшере», стали приходить в Ферапонтово болящие из всех окрестных деревень, а совсем немощные присылали лошадей, и Петр покорно ездил и лечил, как мог, убеждая себя, что это он так, от скуки, и стараясь не замечать, что поневоле втянулся в свое лекарское дело и даже стал получать удовольствие.

Со ссыльными он почти не общался. Однажды только, приехав в Кириллов отмечаться в полицию, узнал он об очередном теракте в столице. Неизвестным боевиком убит был градоначальник Петербурга фон дер Лауниц. Убедившись, что Лауниц мертв, убийца тут же на месте застрелился. Полиция, как всегда, задним числом принялась мести арестами направо и