Страх над Невой. Убийцы Санкт-Петербурга второй половины XIX века – начала XX века - Иван Дмитриевич Путилин

как Василия дождалась. Он пришел, я ему говорю, а он усмехается. Был мне праздник не в праздник, и тоскую я, и боюсь, и сама не своя спать легла. Сплю, и опять сон. Пришел ко мне будто тот рыжий, что с другими четырьмя мне тогда привиделся, как две капли он, пришел и со смехом говорит: «Ну, покончили мы твоего сына. Приказал тебе долго жить!» Я закричала и проснулась.

А в то время, как она рассказывала, привели ко мне рыжего. Она к двери боком сидела и говорила, а он у порога стоял. Кончила она говорить, повернула голову, да вдруг как закричит!..

У меня даже волосы встали дыбом.

— Что с вами?

— Он, — говорит, — тот самый рыжий, что я во сне видела!

Я тотчас велел его увести и стал ее успокаивать. Она трясется и свое твердит: «Он да он!»

И вот подите. Понятно, это не улики; можно сказать, вздор, а на меня это так повлияло, что сильнее улики всякой. Душой, так сказать, правду чувствую…

Позвал опять Теплова и рассказываю все, а тот только улыбнулся.

— Эх, — говорит, — самое обыкновенное дело. Не видите вы, что баба пришла просто следы замести? Сына уже нет, его не вернуть, а любовник жив и в беде. Вот она его по-своему и выручает. Наводит тень на майский день и вас спутала!.. Нет, — говорит, — вы уже дали мне, я и окончу. — Мой принцип был — не мешать моим чиновникам. И Василия, и рыжего направил к следователю, и все тут!

Ну сам еще похлопотал. Был у Василия, был в сторожке у рыжего, все обшарил, переглядел. Ничего! То есть никакого следа!..

Я ничего не сделал, а следователь еще меньше. Повозился с ними месяц и из-за недостатка улик отпустил, а дело следствием прекратил.

Прекратил, а мне покоя нет. Все думается: неужели убийцы не найти? И Василия жалко. За время следствия полюбил я его. Такой хороший парень, а тут как-никак в подозрении, и все от него сторонятся. Совсем извелся бедняга. А помочь нечем.

Прошло месяца два, а то и три. И вдруг…

Вы, может быть, помните, в газетах писали, что из пересыльной тюрьмы, подпилив решетку на окне, бежало четверо арестантов? Так вот, получаем мы телеграмму из Петергофа, что задержаны четыре молодца, сказываются бродягами, но головы будто бриты, и надо думать, что они и есть те самые беглые арестанты.

Пишем: «Доставить», а у меня вдруг мысль. И сейчас же я добавляю, нет ли кого в нанковом на вате пиджаке, и если есть, то какой пиджак, какая подкладка и пуговицы? Велю отписать тотчас и подробно.

Жду и дрожу весь. Ночь не спал.

Через день ответ, и в нем как по заказу: «На одном был пиджак из нанки, на вате; подкладка шерстяная, черная, в белых полосках, и на левой стороне будто след от споротого кармана. Пуговиц по пять с каждого борта, роговые, темные, а одна, справа верхняя, против других гораздо больше».

Вот они! Вот и убийцы! И сейчас мне в голову сон: во сне пять, а тут — четыре. Кто же пятый? А пятый — сторож, рыжий.

Я — Теплова.

— Убийцы Степанова найдены!

— Кто?

— А вот кто! Извольте рыжего снова арестовать и потом, как тех привезут, ставку сделать.

Смущенный Теплов тотчас его арестовал и привел ко мне.

Я, едва увидев его, говорю:

— Теперь сознавайся, братец, потому что сюда везут твоих четверых приятелей!

— Каких приятелей?

— А беглых из тюрьмы, которые у тебя гостили!

Это я уже от себя сказал.

Он побледнел, дрогнул и говорит:

— Точно, есть и моя вина! Только я не убивал…

— А что делал?

Тут он все и рассказал…

Дело было так. Сидел он у себя в сторожке, сапоги чинил. Вдруг дверь распахнулась, и к нему вошли четыре арестанта в серых куртках: давай им есть, пить, деньги и одежды на всех.

Он перепугался до смерти и отдал им все, что мог. Съели они весь хлеб, кашу, квас выпили. Взяли у него всю его одежонку — и старую, и новую, ну а на четверых все мало.

Наряжаются они, а один заглянул в окно и говорит:

— Вон добрый человек идет, он нам поможет.

А это шел несчастный Степанов.

Тут вот дело темное. Рыжий говорит, что он не помогал им, а надо думать, что помогал.

Вот они взяли из сторожки молот, которым рельсы проверяют, и вышли на дорогу. Степанов увидел их и побежал. Они нагнали его, повалили…

Все как во сне! И убили ударом молота, а потом приволокли в сторожку, раздели его, ограбили дочиста, бросили и хотели идти, но тут рыжий и взмолился: они уйдут, труп оставят, его затаскают, а то и засудят.

— Помогите уволочь его!

Они согласились. И вот он нашел веревку, затянул ее убитому на шее, привязал старый черенок от ложки, чтобы удобнее было тащить, и они потащили труп к речке.

Трое волокли, а двое следы заметали.

Труп бросили; беглые пошли дальше, рыжий вернулся в сторожку, всю кровь выскоблил, а снег, что пошел вскоре, все следы запорошил.

Так и погиб Николай Степанов.

Вот теперь и подумайте о вещих снах и предчувствиях. И сам Степанов, и мать видели все убийство: и пятерых человек, и рыжего. Этот рыжий опять ей во сне привиделся, и в час смерти стакан лопнул…

— Да! И опять, не будь пиджака с пуговицей, никогда бы убийцы не были найдены, и Василий считался бы в подозрении.

Убийство в Гусевом переулке

На долю некоторых преступлений, как и на долю иных людей, иногда вдруг выпадает громкая известность.

Преступление заурядное, но на него обратили внимание журналисты, или за защиту преступника взялся известный адвокат, или личность преступника, а то и жертвы, чем-либо интересна — и преступление получает громкую огласку. Таковы, например, в последнее время убийство Довнар или процесс Мироновича.

Но бывают и такие преступления, ужас от которых вдруг наполняет всех, и они, переживая преступников, остаются в воспоминаниях как смутное впечатление ужасного кошмара. Таково, например, было убийство фон Зона; таково же и страшное преступление, сохранившееся в памяти очень многих под названием «Убийство в Гусевом переулке».

Мне же, помимо ужаса, оставленного им, памятно оно и потому, что едва ли не впервые я оказался сбитым с верных следов и впал в ошибку, обошедшуюся довольно дорого невинным людям.

Гусев переулок (с 1952 года —