Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

в прихожую с ней попрощаться с такими вежливыми и ничего не выражающими лицами, с какими провожают засидевшихся гостей. Как будто все это в порядке вещей! Лидия, между прочим, стала гораздо хуже выглядеть. Ходит целыми днями непричесанная, а ведь у нее такие чудесные каштановые волосы. Когда она приходила ко мне на лекции, то заплетала их в две толстенные длинные косы, и это делало ее похожей на героиню индейской легенды. Она бросила филфак и занялась биологией потому, что раньше она думала, будто литература должна побеждать смерть, а потом выяснилось, что все как раз наоборот и даже у биологии в этом деле куда больше шансов. Она говорила мне, что первым до этого додумался Эдгар Аллан По, а потом уже только она. У нее было столько всяких идей. А теперь она стала такой домохозяйкой! Но утром я, конечно, сказал ей приятное:

— Прелестно выглядите, моя дорогая! Цвет лица, как у распустившейся розы!

— Ох уж эти ваши ботанические комплименты, Профессор, — буркнула она в ответ.

Женщине должна идти влюбленность, а не так. И вот Лидия рядом со мной, безмолвно и тоскливо наблюдает за сборами Анни, с таким выражением, какое бывает у заморенного работой ишака, и от нее пахнет духами, все теми же, от которых у меня начинается тахикардия. Вслух я называю это романтическим томлением сердца, чтобы не утомлять никого своей дряхлостью. Только аромат у духов какой-то выдохшийся, подкисший, как будто мы уже провели в этом доме целую вечность и сами превратились в чьи-то воспоминания.

Анни закинула рюкзак на плечи и взглянула на нас как-то ехидно, а рукав так и свешивался вниз за левым ее плечом, ну точь-в-точь подбитое фениксово крыло.

— Анни, милая, прошу вас, — обратился я к ней в последний раз, поскольку был высокого мнения об ее рассудительности. — Прекратите спектакль. Не надо никуда уходить, вы уже достаточно показали друг другу, кто на что способен.

— Более чем достаточно, — встрял хозяин.

Он стоял поодаль, прислонившись спиной к двери в свою мастерскую, и вся его фигура казалась черной, какой-то набухшей, медвежьей, — такую тучу он на себя напустил.

— Анни, останьтесь, — просил я, а она все смотрела и смотрела на меня с насмешкой. — Пожалуйста.

— Между прочим, это мой дом, — снова вмешался наш изумительно однообразный в своих репликах господин и повелитель. — Вы, как видно, просто выбросили это из головы, всей компанией взяли и запамятовали, а вообще это мой дом. Мой и ничей больше.

Я думал, все это кончится так, как это бывает обыкновенно: все расплачутся, а потом в обнимку отправятся в кухню ставить воду на чай и будут мучиться, как бы так пройти в дверь, не выпуская друг друга из объятий, и выхватывать друг у друга чайник:

— Я поставлю!

— Нет, давай я!

— Нет, ты устал сегодня, позволь мне!

Ну и так далее. Но Анни сказала:

— Ну, бывайте! Профессор, не затягивайте со срисовыванием узоров с окон, у вас уже осталось мало времени до весны.

Мне показалось, что в этот момент Ланцелот фыркнул в кулак.

— Пожалуйста, не уходи, — вдруг подала голос Лидия. — Если ты уйдешь, то и нам придется.

Анни внимательно посмотрела на нее своими маленькими светлыми глазами и передернула плечом.

— Да перестань, — сказала она. — И вообще-то говоря, что тут такого.

Анни погладила по ушам пса, лежавшего в огромном кресле возле самой двери и так надсадно скулившего, как будто в доме кто-то умер, поцеловала его в макушку, а потом помахала всем нам рукой, задорно, широко, как будто мы были очень далеко от нее, как будто она забралась на вершину какой-нибудь неприступной горы и хвасталась, какая она сильная, а мы стояли у подножия и восхищались ею. Наконец она защелкала замком и вышла на улицу, расправив плечи, словно бы радуясь свежему воздуху, — а прикрыть за собой дверь не смогла, потому что в щелку забилась кисточка от тряпичного половика, одного из тех, на которых наш хозяин просто помешан. Но она не стала с этим разбираться и ушла, ушла совсем, и, когда хозяин приблизился к двери и осторожненько так за нее заглянул, на тропинке, протоптанной через двор, уже никого не было.

— Зачем это, дорогой друг, вы туда глядите? — поинтересовался я. — Проверяете, эффектно ли у вас получается фокус с исчезновением?

— Я коврик хочу поправить, — пробубнил он в ответ.

— А вы на меня, уж пожалуйста, не огрызайтесь, — сказал я. — Вы сегодня вели себя скверно, пошло, непозволительно. И мы все очень в вас разочарованы. Вам остается надеяться только на то, что она вас простит и вернется.

Я действительно был убежден, что так оно и получится. Все эти темпераментные молодежные скандалы кончаются одинаково, в этом и заключается их прелесть. Может показаться удивительным, что я так настойчиво вмешивался в происходящее, но меня так утомляет и огорчает все, что разрушает уют. Когда я состарюсь окончательно, то буду без обиняков называть это боязнью перемен. Но пока еще в этом ужасе перед расшатыванием мироздания в земле, которая пенится у самых его корней, есть что-то высокое, даже философское; он пока еще не превратился в примитивный инстинкт. Картины должны висеть на своих местах, цветы сменяться в кувшинах, одна чашка кофе следовать за другой, после трех часов дня это должны быть чашки с чаем, а после десяти часов вечера в чашки с чаем должна добавляться мятная заварка. Эта олимпийская эстафета кипятка — единственная по-настоящему важная вещь в мире, она обеспечивает временные закономерности между событиями. Уход Анни, как некогда и ее приход, вызвали колебания в драгоценной паутине быта, лишили наше существование безмятежности, которая одна только и делала его сносным. Мое настроение было безнадежно испорчено, когда выяснилось, что Анни, как видно, и не подумает вернуться. Все вокруг изображали, что это совершенно само собой разумеется и они были уверены в этом заранее, и их унылый и всезнающий надутый вид казался мне просто верхом дурного тона.

— Почему он ничего не предпринимает? — спросил я Ланцелота за чаем. — Он что, не собирается ничего предпринимать?

— Не рыпался бы ты уже, — отвечает он в своей харизматичной бандитской манере. — Не видишь, они все уже промеж себя решили, а наше дело — сторона. Ее нынче и не найти нигде, а он сидит себе и сидит на чердаке, в окно глядит и доволен. От пива отказывается, от вискаря отказывается, а уж что еще ему, я и не знаю. Не надо ему ничего, вот мое мнение. Господь милостив, он хоть