Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

вообще говоря, в рыцарях нынче не особо жалуют. Это только если знамение какое, или сон вещий, или святой дух матушке явится, вот тогда можешь попробовать пихнуться, но и то никаких гарантий. Но только вот сидишь у окна осенью, окно выходит на степь, а в угол его бьется жирная такая сентябрьская рыжая муха, бьется и жужжит, бьется и жужжит — ну, одним словом, тупица. И изо дня в день в этом окне все одно и то же, что внутри, что снаружи. И ветер гоняет высохшую траву и такую же рыжую, как муха, тоскливую пыль, и как глаза сведет на все это пялиться день за днем, так начинает мерещиться, что горизонт на концах куда-то загибается, как будто шмякнули с размаху землей о небо, вот она и сползает. Ночью выйдешь — на звезды поглядишь, хоть там что-то интересное. Там и львы, и киты, и любые тебе верблюды, и всадники, и бабы с волосищами во все небо, вон коса свешивается аж до мельничного крыла. И так все это далеко, что ничего, что у них там на небеси творится, и не слыхать сквозь тутошнюю глушь — густая она, как паклей ухи заткнуты.

От такой жизни-то и сбежишь, как ошпаренный, кислых яблок степных втихаря натрескаешься на дорогу, под подушкой так огрызки и забудешь — и поминай тебя как звали. Огрызки к рассвету пожелтеют, а ты уже будешь ого-го где, сползать вместе с земным краем черт знает куда. Что ж, куда весь мир — туда и мы! Делай что должно, как говорится, и будь что будет.

Короче, когда Анни предложила сыграть, я ужасно расчувствовался и обрадовался тому, что снова выйду победителем. Только эта зануда не согласилась, эта жуткая косоглазая Лидия. Она не то что Анни, Анни — вот это огонь-баба. Хозяин без нее чихнуть не решается, а сама она — молчок, уж такая тихоня, уж такая шелковая! А Лидия прямо так в лоб и блеет:

— С какой это стати нам играть в мяч в доме? Да еще, тем более, в Круглой комнате! Она была задумана вовсе не для этого.

Господи, ну какая же скучища! Что она, слепая или глухая на свет родилась, если не разумеет, что на улице снег на сотни лиг вокруг, до самых плеч моих — все снег, она-то сама в нем вообще утонет, и только черные волоса ее патлатые останутся наружу торчать. А тоска смертельная кругом, и так еще месяц, а то и два, и деваться нам некуда из этого гиблого домишки, который Бог знает как угораздило очутиться на этой равнине. А она глядит, по любимому своему обычаю, как сквозь туман, в толк даже не берет самых простых вещей. Хмыкнула потом эдакой королевой и уплыла.

Оно, конечно, уже старо, с этим не поспоришь. Говорят, на севере выдумали такие штуковины из дерева; ты из него делаешь полоски, вот с ладонь мою толщиной, и на концах обязательно вырезываешь махонькую такую рыбку, или могучую птицу, или быстроногого оленя, или хитроумную обезьяну. Это чтобы жажду земли от себя отвадить, и не засосал тебя ни снег, ни ил подснежный. И после всего этого на полоски те вставай и ехай куда душе угодно! Весело-то как! Да только у нас тут, в степи, ни деревца не сыскать, даже самого пакостного.

А мяч мы, несмотря ни на какую Лидию, погоняли первый сорт. Пес с нами просто ополоумел от счастья. Я всех, уж конечно, обставил, а вот Анни, хоть сама и предложила, проигралась в пух, бедняжка.

Я потом очкарика порасспросил.

— Слышь, — говорю, — очкарик! Чего это баба твоя такая невоспитанная? Я ей любезность сделал, пригласил в игру, мы бы и помирились уже с ней до конца. Как это она отказывается, когда я сам пригласил!

Тогда очкарик мне стал толковать, что я, мол, ничего не смыслю в какой-то там энампсиации. Много он знает сам-то!

— А ты, — говорю, — ничего не смыслишь в куртуазных манерах. И баба твоя уж тем более.

И все ж таки, пускай очкарик и Лидия снова были в тот вечер не на высоте, провели мы его все вместе очень даже ничего. Это вот тогда-то я жаловался на скучищу, а теперь что!.. Тогда у нас к тому же еще и марципановые карамельки не кончились. Лидия нам их раздавала из бумажного мешочка, но я-то всегда знал, что она волк в овечьей шкуре; карамельки брал, но не особенно оттаивал на ее счет. Много чести.

И вот настал этот треклятый январь, самое гнилое время в году, и вот сижу я в Круглой комнате после завтрака, как пьяный сижу, потому что спал, пялюсь в окно на поганый снег, и все меня бесит, аж до самого нутра пробирает. Очкарик, как самый заправский юродивый, срисовывает себе в книжечку что-то с окна. Нет, вы слыхали хоть раз про такое?! Я в отчаянии! Я заперт в бескрайних снегах в каком-то доме умалишенных на пятерых, и в ту минуту, когда мне это становится ясно, как раз, как по заказу, раздается этот самый рев. Очкарик подскочил, как будто его в задницу кто укусил, и давай сразу мельтешить:

— Что такое? Что такое? Пожар?

— Да угомонись ты, — говорю. — Может, просто он вдруг понял, какое он дерьмо на самом деле. Или от баб устал наконец.

— А может, он палец себе отхватил пилой, — рассудительно так говорит очкарик. — Наш долг оказать хозяину дома всестороннюю помощь.

— Ну вот иди и оказывай, сегодня твой черед вышел. Я замаялся уже с ними со всеми.

Кто-то с грохотом сбежал вниз по лестнице и помчался в кухню. Мы услышали, как хлопнула черная дверь, а потом снова раздался вопль, как будто кого-то и впрямь режут живьем. Очкарик сказал:

— Нехорошо уклоняться от встречи с опасностью, Ланцелот, и вам это должно быть известно лучше, чем кому бы то ни было.

Надо сказать, другим парням, им все-таки есть на кого положиться — за кем лев ручной так хвостом и таскается, что смотреть тошно, за кем волшебник, а я на всем белом свете один-одинешенек. Очкарик, конечно, еще туда-сюда, но на самом деле все всегда приходится решать самому. Так что, уж конечно, пришлось мне встать, и мы вместе отправились в кухню поглядеть, в чем там дело.

А дело-то, само собой, не стоило и выеденного яйца. В углу, под шкафчиком с чечевицей и фасолью, стояла несчастная Анни и прижимала к животу