Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

Глава 4. КАЗАНЬ: ПЕРВЫЕ ПОДСТУПЫ

Как от сильного Московского царства,

Как бы сизый орлище встрепенулся,

Как бы грозная туча подымалась,

На Казанское царство наплывала.

Русская народная песня

Успех внутренних реформ немедленно сказался на внешнеполитическом положении Московского государства. Нравственно-политическое очищение придало русскому народу новые силы. И он сразу дал почувствовать это своим вековым врагам.

Монголо-татарское порабощение оставило глубокий, неизгладимый след в истории России. Но не только разрушительный. Во всяком случае, значение татарского нашествия в культурном отставании России от Европы обыкновенно сильно преувеличивается. Не меньшую, если не главную роль в этом играли собственно внутренние процессы русского просвещения, некая загадочная неподвижность русского духа. Сами духовные, умственные потребности были весьма ограниченны. На эту особенность духовной и умственной жизни Древней Руси, почему-то почти всегда ускользавшую от внимания светских историков, впервые указали наши церковные писатели. «Судя по состоянию и успехам развития просвещения в течение двух с половиной веков, предшествовавших татарскому завоеванию, — пишет архиепископ Макарий[8] в «Истории Русской Церкви», — мы не думаем, чтобы эти успехи были более быстрыми и в следующие два века, если бы даже монголы и не посетили нас… Эти азиаты нисколько не мешали духовенству, особенно в монастырях, заниматься наукой. Но русские сами в то время, кажется, не имели никакого влечения к высшим духовным потребностям. Следуя примеру своих предков, они ограничивались умением свободно читать и понимать Священное Писание».

Более того, неизмеримо превосходя своих завоевателей по политическому, культурному и нравственно-бытовому уровню развития, русский народ почему-то счел необходимым культурно «опроститься», чуть ли не сознательно снизить свой уровень превосходства, заимствуя у татар азиатские, полуварварские обычаи и нравы, особенно в бытовой сфере. «Взгляните на москвича XVI века: он кажется с ног до головы одет по-самаркандски, — полуиронически пишет К. Валишевский. — Башмак, азям, армяк, зипун, чебыги, кафтан, очкур, шлык, башлык, колпак, клобук, тафья, темляк — таковы татарские названия различных предметов его одеяния. Если, поссорившись с товарищем, он ста- нет ругаться, в его репертуаре неизменно будет фигурировать дурак, а если придется драться, в дело пойдет кулак. Будучи судьей, он наденет на подсудимого кандалы и позовет ката дать осужденному кнута. Будучи правителем, он собирает налоги в казну, охраняемую караулом, и устраивает по дорогам станции, называемые ямами, которые обслуживаются ямщиками. Наконец, встав из почтовых саней, он заходит в кабак, заменивший собой древнюю русскую корчму».

Отношения Руси с Золотой Ордой, а затем с возникшими на ее развалинах Казанским и Астраханским ханствами никак нельзя назвать добрососедскими. Но они не были и однозначно враждебными. Порой эти взаимоотношения были обоюдовыгодными. Постепенно московские князья сумели привязать татарские ханства к колесу своей политики.

Среди золотоордынских осколков, рассыпавшихся по границам Руси, наибольшую важность для Москвы имело Казанское ханство. Отношения с Казанью имели особое значение уже в силу самой ее географической близости. Раскинувшееся на берегах Волги, среди дремучих лесов мусульманское государство представляло любопытное явление. Как государственное образование Казанское ханство возникло в 30-х годах XV века и за недолгий срок своего существования сумело проявить свое культурное своеобразие в мусульманском мире. Но если в географическом смысле Казанское ханство было, так сказать, некой аномалией, нарушавшей привычные представления о пространственных условиях существования мусульманских государств, наследников Золотой Орды, то в политическом и экономическом отношениях оно не смогло преодолеть их родовой порок, оставаясь государством-хищником, живущим за счет соседей. Работорговля составляла одно из существенных условий процветания Казани. Город был наводнен русским полоном, русских рабов продавали толпами, точно скот, разным восточным купцам, приезжавшим сюда специально с этой целью. Прекратить свои хищнические набеги Казань просто не могла — это означало бы для нее экономическую катастрофу. И как любое другое государство-хищник, она была исторически обречена. Ее гибель была вопросом времени.

Немногим более чем столетнее соседство Москвы и Казани отмечено четырнадцатью войнами, не считая почти ежегодных пограничных стычек. Долгое время эти войны не носили радикального характера, обе стороны не стремились покорить или уничтожить друг друга. Казань требовала уплаты дани, Москва — признания своей независимости, позже — верховенства. При Иване III, благодаря союзническим отношениям России с крымским ханом, Казань была поставлена в вассальную зависимость от Москвы, которая сажала на казанский престол своих ставленников.

Все изменилось в конце правления Василия III, когда, с одной стороны, в Казани вновь усилилось крымское влияние, с другой — Москва осознала себя как последнюю защитницу православной веры. Стремление навсегда положить конец казанским разбоям вызрело именно в церковной среде. Духовенство — самое образованное московское сословие — тяжелее всего переживало татарский гнет и более других слоев русского населения скорбело об иноземном засилье, с большой силой выражая свои чувства в проповедях, поучениях, летописях, житиях. К чести русского священства, несмотря на то что в материальном отношении ему жилось при татарах относительно легко, национальные интересы неизменно брали верх в сознании Церкви над соображениями материальной выгоды. Для духовенства татары были ненавистными «безбожниками» и «погаными», которые наложили невыносимое иго на русский народ, и, как только Москва почувствовала свою силу, Церковь воззвала к отмщению. Своей восточной программой московское правительство почти всецело обязано умственным усилиям образованного духовенства.

О намерении Москвы положить конец самостоятельному существованию Казани первым возвестил митрополит Даниил, который в 1523 году предначертал путь дальнейшей политики: «великий князь всю землю казанскую возьмет». Митрополит Макарий, очевидно, вполне разделял это мнение своего предшественника, проповедуя поход на Казань в качестве великого долга, лежащего на совести молодого царя. Во всяком случае Макарий не был только пассивным наблюдателем, многие страницы летописи сохранили следы его кипучей деятельности: перед каждым из трех казанских походов Иван «совет сотворяет с отцом своим митрополитом»; Макарий благословляет царя «на земское дело идти, на клятвопреступников казанцев» и воодушевляет войско — «поучает и благословляет бояр и воевод и князей и всех людей воинства царева».

Призыв духовенства нашел горячий отклик среди служилых людей правда, со значительным снижением идейного накала. Служилое сословие манила в этом предприятии главным образом его материальная сторона. Упоминавшемуся публицисту И. Пересветову казанская земля казалась чуть не раем — «подрайской землицей, всем угодною», и в своих писаниях он цинично заявляет, что «таковую землицу угодную» следовало бы завоевать, даже если бы она с Московским государством «в дружбе была», а и без того предлогов сколько угодно. Пересветов по праву может считаться «отцом русского империализма», хотя его устами говорила, разумеется, вся служебная