Император Пограничья 7 - Евгений И. Астахов

последовали за мной. Коршунов поддерживал хромающего Карпова, Гаврила помогал Евсею. Михаил и Ярослав несли тела погибших — Медведева и Лося завернули в найденную во дворе мешковину, которой укрывали клумбы.

У ворот я обернулся. Члены семьи Уваровых всё ещё стояли во дворе среди тел, словно не веря в реальность происходящего.

— Варвара, — окликнул я. — Дочь Никона. Где она?

Елена вздрогнула.

— В Покровском монастыре, в пятнадцати километрах отсюда. Но она не может…

— Передайте ей, — перебил я, — что она свободна возвращаться, если захочет. Её отец мёртв, и никто больше не имеет власти держать её взаперти.

Не дожидаясь ответа, я вышел за ворота. Позади остался разорённый дом некогда могущественного рода. Впереди ждала ночь, полная неизвестности.

Мы погрузились в машины — раненых в мой Бурлак, остальных в старый автомобиль Коршунова. Мотор взревел, и мы покатили по пустынным улицам Сергиева Посада. В сторону представительства Угрюма, где можно было перевести дух и подумать о последствиях сегодняшней ночи.

Род Уваровых перестал существовать. Остались только женщины, связанные клятвой, и память о том, что бывает с теми, кто забывает о человечности в погоне за властью и богатством.

Бурлак мягко покачивался на неровностях мостовой. За окном проплывали тёмные фасады домов Сергиева Посада — город спал, не подозревая о кровавой драме, разыгравшейся в особняке Уваровых.

Машина Коршунова с ранеными уже скрылась за поворотом, направляясь к княжеской лечебнице.

Я откинулся на сиденье, чувствуя, как усталость накатывает волнами. Железная кровь ещё удерживала внутренние повреждения, но организм требовал отдыха.

Коршунов сидел рядом, глядя в окно. Его жёсткое лицо в свете фонарей казалось вырезанным из камня. Только едва заметная улыбка в уголках губ выдавала его состояние.

— Ну что, Родион, — начал я, нарушая тишину. — Один из трёх вычеркнут. Как ощущения?

Разведчик хмыкнул, не отрывая взгляда от пейзажей.

— Знаете, Ваше Благородие, я столько лет мечтал об этом моменте. Представлял, как буду смотреть в глаза Афанасию, когда жизнь будет покидать его тело. Как скажу ему всё, что думаю о его роде, о его методах, о том, как он выкинул меня на улицу, словно отработанный материал.

Он помолчал, поворачивая на перекрёстке.

— А теперь, когда это случилось… Пустота какая-то. Не то чтобы разочарование, но и удовлетворения особого нет. Будто ждёшь праздника годами, а когда он приходит — обычный день как день.

Я понимающе кивнул. Месть редко приносит то облегчение, которого от неё ждут.

— Жалеешь, что не сам его прикончил?

— Да нет, — Коршунов покачал головой. — Я своё получил. Видел, как этот напыщенный индюк корчился от бессилия, когда вы его сыновей покрошили. Видел, как рухнула вся его спесь, когда понял, что деньги и связи не помогут. Этого достаточно.

Он раскурил трубку, приоткрыв окно.

— Знаете, что самое забавное? Я ведь не из-за увольнения на них зуб точил. Плевать мне на работу — нашёл бы другую. Точнее, нашёл бы, если бы они не использовал свои связи, чтобы лишить меня возможности работать в этой сфере. Дело в принципе было. Эти выродки считали, что могут с людьми как с вещами обращаться. Использовал — выкинул. Не угодил — растоптал. А то, что у человека может быть честь, достоинство — это для них пустой звук. Да что говорить, он собственную дочку не пожалел. Хотел её за Громова выдать, а та в итальянца нашего влюбилась… Что это за отец, который родную кровинку воспринимает, как товар для выгодной продажи?..

Я прикрыл глаза, вспоминая сегодняшний бой. Афанасий Уваров даже перед смертью не понял, за что умирает. Для него убийство полусотни беженцев было чем-то незначительным, бытовой необходимостью.

— Они искренне не понимали, — сказал я. — Фёдор удивился, что я вломился к ним из-за «какой-то черни». В их картине мира простолюдины — это расходный материал, не более.

— Вот именно! — Коршунов с чувством ударил ладонью по колену. — И ведь не только Уваровы такие. Половина аристократии так думает. Может, не все до убийств доходят, но отношение то же самое. Мы для них — говорящий скот.

Мимо промелькнул ночной патруль — четверо полицейских с фонарями и оружием. Они проводили нашу машину настороженными взглядами, но останавливать не стали.

— У тебя ещё двое в списке остались, — напомнил я. — Генерал Карагин и агент Рубцов.

Коршунов усмехнулся — резко, зло.

— О, эти фрукты покрепче Афанасия будут. Карагин — старый лис, за двадцать лет службы в контрразведке столько грязи на всех собрал, что его пальцем не тронешь. А Рубцов… Эта сука после того, как мне ногу взрывом оторвало, ещё и издевался. Прислал письмо в духе: «Что, Коршунов, допрыгался? Теперь на одной лапе скакать будешь, как цирковая собачка».

В его голосе прорезалась такая ненависть, что в салоне словно похолодало.

— Когда-нибудь я до них доберусь. Может, не завтра и не через год, но доберусь. Только вот одного Афанасия мало оказалось. Думал, хоть чуть легче станет, а внутри всё та же пустота. Как была дыра в душе, так и осталась.

Я повернул голову, внимательно глядя на разведчика.

— А может, дело не в них? Может, дыра не от того, что они сделали, а от того, что ты потерял?

Коршунов бросил на меня быстрый взгляд.

— В смысле?

— Ты же не просто ногу тогда потерял. Карьеру, положение в обществе, веру в справедливость. И сколько негодяев ни убей — это не вернётся. Новую жизнь строить надо, а не только старые счёты сводить.

Разведчик задумчиво поскрёб щетину на подбородке.

— Может, вы и правы, боярин. Только вот привычка — вторая натура. Двадцать лет в контрразведке научили всё раскладывать по полочкам: вот враги, вот цели, вот задачи. А как по-другому жить — не научили.

Мы свернули в переулок, где располагалось представительство. Впереди показались знакомые ворота.

— Знаете, вы, пожалуй, правы насчёт новой жизни, — продолжил Коршунов. — Я это и сам начинаю понимать. Месть — она как наркотик. Думаешь, ещё одна доза — и полегчает. А на деле только глубже затягивает.

Я припарковал машину у ворот и заглушил двигатель.

— Если так подумать, — разведчик затушил трубку, — ваша идея с представительством, с разведкой и агентурой в соседних городах — это ведь строительство нового. И мозги мои старые на что-то полезное идут, не только на то, чтобы планы мести вынашивать.

Я улыбнулся, открывая