Блокадные дни. «Жёлтый снег…» - Елена Константиновна Зелинская

Дядя Боря купил там же 2 бревна за 40 рублей и еще себе книг. Мама узнала, что дядя Боря купил книги, побежала покупать сама. Мама купила целую кучу очень хороших книг за 50 рублей. Вечером очень сильно стреляли, и мы пошли в каморку. Снаряд попал около нашей парадной. А обстрел объявили, когда стрелять кончили.

26 марта. Мама и дядя Боря поехали за дровами. Дядя Боря купил дров. Они вышли в 8 часов утра. Я с Наташей таскал дрова домой. Дядя Боря купил ведро, ковшик и книги в 6-м номере. Тайсто стащил у них консервы. ‹…› Сегодня ночью у бабушки болел живот. Весь день бабушка лежала.

27 марта. Мама получила соль и 50 г семги. Я ходил за водой два раза. На улице было опять холодней, 7 градусов ниже нуля. На улице я нашел один осколок и два на парадной. Тайсты сегодня весь день не было дома. Мама ходила к Благовещенским и принесла мне и Наташе игрушки.

28 марта. Мама и дядя Боря опять поехали за дровами. Но ключ, который им дали Коломазеры, не подходил к двери. Сегодня мы получили письмо от тети Елы. Дима получил мое письмо. Сегодня я написал Диме письмо. Мама получила мясо, пшено и гречу. Я нашел 2 больших осколка у нашей парадной.

29 марта. Сегодня была одна тревога. Маме прислали повестку, чтобы она явилась завтра в 8-м часу утра на труд-повинность. Мама ‹…› принесла еще витамина «С». Днем к нам пришла Наталья Дмитриевна. Потом при…

Дневник, оборванный на полуфразе, дополняет отрывок из воспоминаний Р.Н. Попеля о страшном дне 5 апреля 1942 г.: «Труды Гос. музея истории Санкт-Петербурга» (выпуск IV. СПб., 1999).

В убежище

Нас было пятнадцать – пятнадцать голодных мужчин, изможденных женщин, усохших от недоедания детей, спустившихся в подвал в ту ночь.

На крайней скамье ближе к выходу из убежища сидит молодой мужчина. У него перевитые шпагатом темно-синих жил руки, кажущиеся мне огромными. Копна спутанных, черных, как вороново крыло, волос. Тонкая, словно у вылупившегося птенца, шея… Сегодня я вижу его так же ясно, будто он за столом напротив разговаривает со мной. Его фамилия Седых, он слесарь с завода имени Ворошилова, что по ту сторону реки Пряжки. Рядом с ним женщина и девочка девяти-десяти лет. Она моя сверстница. У нее модное для того времени имя – Нинель. Она и мать последними появились в подвале. Девочка больна, ее лихорадит, ее сознание замутнено.

– Пить! – непрерывно шепчут ее губы.

Мать протягивает ей бутылку. Девочка пьет быстро и жадно. Вскоре она начинает громко бредить. Внезапно она вздрагивает и, обхватив руками мать, молча застывает маленьким серым комочком.

Голодный, исхудавший, похожий на обтянутый кожей скелет, я лежу на скамье, положив голову на колени матери. Время от времени я закрываю глаза, и сразу тело начинает расти, увеличиваться в объеме, ноги делаются гигантскими, словно стволы деревьев. Я открываю глаза, и мучительное видение исчезает, но стоит мне снова попытаться заснуть, как все повторяется…

Воздушный налет начался около двух ночи. Более беспощадной бомбардировки города не помню ни я, ни те блокадники, с которыми мне довелось говорить впоследствии. Под аккомпанемент непрекращавшейся зенитной канонады один за другим следовали взрывы авиационных бомб. Когда снаружи оглушительно загрохотало и от свирепого напора взрывной волны зашатались стены и заходил ходуном потолок подвала, я крепко прижался к матери. Сверху послышались зловещие удары о землю рушившихся кирпичных блоков. Люди в подвале в панике бросились к выходу – к массивной дубовой двери, окованной с обеих сторон стальными листами. От потрясшего дом взрыва ее перекосило, вместе с дверной рамой она заметно отклонилась от вертикали.

Следующие семь часов, когда мы отчаянно пытались вырваться из каменного мешка, остались в моей памяти самым страшным воспоминанием военного времени. В убежище имелся набор шанцевого инструмента – лом, кирка, заступ и два топора. Пробивались через верх – так, по мнению старичка-архитектора, у нас был наибольший шанс спастись. Работали поочередно. Львиная доля усилий легла на плечи молодого рабочего с военного завода. Сил у него оставалось больше, чем у других, он ловко орудовал ломом, выбивая из сводчатого потолка один кирпич за другим…

Я не был очевидцем того, откуда пришло спасение. От пережитого волнения и спертого воздуха я потерял сознание.

Во время налета погибло шесть человек – те, кто не спустился в убежище. Седьмой труп нашли через четыре года после войны, когда начали разбирать завал. Он лежал во дворе под обломком стены. Череп был раздавлен, словно яичная скорлупа, но кости рук, ног и грудная клетка повреждены не были. Погибший был нашим управдомом Губановым – отцом друга моего детства. Он бежал через двор, когда дом рухнул. Он был честным и справедливым человеком, инвалидом Гражданской войны, но до светлого Дня Победы дожить ему было не суждено.

(Опубликовано в журнале «Звезда» за 2013 год № 2)

Глава 7. Сухарики

У нас в доме никогда не выбрасывают еду. Детей учат не оставлять ничего на тарелке. Неприличным считается класть себе больше, чем можешь съесть. И принято выдерживать долгую паузу, оглядываясь на сотрапезников, прежде чем возьмёшь со стола последний кусок.

Холодильник забит баночками и тарелочками, прикрытыми фольгой. В холодной кладовке всегда хранится крупа, сахар и не меньше пяти бутылок постного масла.

– У вас не культ еды, у вас культ продуктов, – заметила как-то моя знакомая, которой случилось пожить у нас неделю.

Так и есть. Надо видеть, как мама берёт в руки булку и бережно оборачивает её пластиковым пакетом – чтобы не засохла. Ни одному человеку еще не удалось уйти из нашего дома ненакормленным.

Мой дедушка, Глеб Осипович Погребцов, не родной – родного расстреляли в 1935 – тоже пережил блокаду в городе. Это про него, про друга своего дяди, который заходит к ним в гости, пишет десятилетний Роман Попель в своем дневнике: «Погребцовы съели свою собаку». Да, так и было: у них была крупная немецкая овчарка, которая состарилась, умерла и своей смертью последний раз послужила хозяевам. Глеб Осипович был по профессии агроном, животновод. На фронт его не взяли. Сказали: кто-то должен бойцов кормить. Он и кормил, днем работая в пригородном совхозе, а ночами с винтовкой охраняя от воров вагон с кормами для коров. Из собачьей шкуры он сшил себе куртку-доху. Она и после войны хранилась у нас в кладовке. Схоронил жену. А двух дочерей сберег.

С моей