В красном стане. Зеленая Кубань. 1919 (сборник) - Илья Григорьевич Савченко

– Что, отец, еще какая докука есть?

– Есть, родной… Спросить хочу…

И, оглядевшись, старик спрашивает:

– Скажите мне, ради Христа, долго еще власть эта продержится?

– У меня нельзя, отец, об этом спрашивать. Думай своей головой. А то вот ты меня пытаешь, кто-нибудь узнает, что мы с тобой о таких вещах говорим, и кончено – меня повесят, как собаку. Не полагается мне об этом разговаривать. Ты человек умный, сам и решай это…

Старик сочувственно покачал головой и ушел.

Советская власть для богатых кубанских станиц была воистину нестерпимой. Первое, наиболее ощутительное впечатление от этой власти было таково, что казаки перестали чувствовать себя хозяевами в своем хозяйстве, хозяйство точно выпало из их рук. Учетная комиссия станичного продкома назойливо вторгалась в хозяйство и все брала на учет – посевную площадь, хлебные запасы, скот, наличие рабочих рук. Тщательнейшим образом определялся дворовый продовольственный взяток, назначался затем срок, и к этому сроку надлежало сдать в продовольственную комиссию столько-то мешков зерна, столько-то птицы, скота, яиц… Хозяин не имел права заколоть свинью, зарезать теленка или курицу, использовать даже куриные яйца без ордера комиссии. Комиссия точно определяла, какой процент живности мог владелец употребить на свои домашние нужды. Обычно станица противилась продовольственным реквизициям, прятала кур, гусей, уток, свиней. Бабы ухватами и кочергами защищали свое добро, но на этот случай продкомы имели особые продовольственные карательные отряды, и их пулеметами искоренялась казачья непокорность.

Советская власть прежде всего била по собственнической психологии. К психологии же коллективизма станица никак не могла приспособиться – тут таилась безысходная война. Взрослое население станицы было в открытой оппозиции ко всему советскому, и мира здесь не предвиделось. Молодежь оказалась более приспособляемой, и за очень короткий срок она поддалась новым влияниям и новому быту. Прежде всего, она оказалась падкой на хулиганство, похабную песню, разврат. Молодые казачки, прельщенные трофеями похода думенковцев и буденовцев, охотно, за колечко, сережки, кусок шелка одаривали своих кавалеров лаской и любовью. Вечерами станица превращалась в сплошную гулянку, где царили неотразимые держатели награбленных серег и колец.

Станичный врач, практикующий в станице много лет, говорил мне:

– Прежде в станице венерик был редкостью – разве приедет с фронта казак, а сейчас… Сейчас у меня лечится пятнадцать казачек… Вы понимаете, ка-за-чек, больных луэсом[26]…

Мужья, отцы, братья были в Добровольческой армии или в повстанческих зеленых отрядах, а станичная молодежь ничтоже сумняшеся голосила под гармошку думенковца:

Офицер молодой,

Погон беленький…

Возвращайся домой

Пока целенький!

или

Пароход идет,

А дым кольцами…

Будем рыбу кормить

Добровольцами…

И все это распевалось кадетскими детьми, теми, в семье которых уже реквизировался хлеб для Красной армии, кому грозила конфискация имущества за уклонение от мобилизации брата, а брат в это время скрывался в плавнях.

Старых казачьих песен не было слышно совсем. Замолкла запорожская песня. А как пели эти песни еще так недавно черноморские казаки! Пришло большевицкое «Яблочко» и задушило казачью старую песнь. Разве в поле, на пашне, седой казак-усач вполголоса затянет что-нибудь дедовское, родное, обвеянное веками.

А детские игры… Войну всегда любили мальчики. На палочках верхом, с палкой-шашкой в руке мчится маленький витязь. В мальчике пробуждался рыцарь, душа требовала отваги, подвига. Но в Японскую войну игра в войну всегда кончалась тем, что «макака» был бит, даже и тогда «макака» продолжал быть битым, когда Витте заключил для России мир поражения в Портсмуте. В Великую войну немец тоже всегда оказывался пораженным. Детское национальное чувство, инстинкт подсказывали необходимость победы. Национальная кровь говорила. А теперь детская игра в Гражданскую войну кончалась неизменной победой красных. Побеждал комиссар, лихо въезжающий в станицу. Доходило до того, как я наблюдал, что никто из детей не хотел играть белых – все хотели быть красными. И тот, кому доставалось счастье быть комиссаром, был на седьмом небе. И это те дети, у которых в семье кто-нибудь отдал свою жизнь в рядах белой армии…

И ничего не будет удивительного, если в семье казачонка, с радостью принимающего пост игрушечного комиссара-победителя, вы на стенах комнаты увидите портреты царской семьи, Корнилова, Деникина, Врангеля, Шкуро… Молодежь живет уже не этим. У них нет воспоминаний прошлого, она всецело во власти сегодняшнего дня. Старики же берегут это прошлое.

Из-за старорежимных портретов бывало немало столкновений с властью, требовавшей уничтожения контрреволюционных комнатных украшений:

– Мешает тебе что ли потрет? Висит, ну и пусть висит. Троцкого и Ленина вашего они не трогают…

– Это враги народа!

– Hy и пусть враги… Хочу и врагов народных видеть…

В городе разговор был бы иной. Там власть круче. В станице стараются не доводить дело до восстания, которое как бы чувствовалось в воздухе.

Станицу прибирают к рукам мягче, осторожнее, с оглядкой.

Бывал я несколько раз на станичных сходах, созываемых приезжающими из города сотрудниками политического отдела 9-й Кубанской армии.

Собирались казаки на сход не густо. Приходили только потому, что боялись неудовольствия начальства. В станице Марьинской был случай, когда ни один казак не пришел на сход. Оратор обиделся, донес на станицу. Станицу объявили кадетской и увеличили продразверстку в ней настолько, что казаки возопили и решили, что впредь лучше уж ходить и слушать ораторов, а то не ровен час и худобы последней лишатся.

На сходе обычно выступает приезжий оратор. Темой для своей речи он берет какой-нибудь очередной боевой вопрос. Он говорит и каждую свою мысль заканчивает вопросом:

– Верно я говорю, товарищи?

Если казаки отвечают «верно», «правильно», оратор дальше развивает тему и, окончив речь, читает резолюцию, что, мол, сход станицы такой-то, заслушав доклад такого-то, единогласно постановил то-то и то-то.

Чаще всего казаки на вопрос оратора отвечают молчанием.

– Что же вы, товарищи, молчите, ровно воды в рот понабрали? Скажите «верно» или «неверно». Если неверно, то объясните почему. Бояться нечего. Советская власть дала вам свободу слова… Говорите, что думаете, верно я говорю?

Молчат казаки – опустят головы и упрямо молчат.

– Если не хотите меня слушать, я уйду, – начинает обижаться докладчик.

– Зачем уходить?.. Говори, а мы будем слушать… Делать-то все равно нечего…

На другой день вы можете прочесть в «Красной Кубани» отчет о митинге в такой-то станице, единогласно вынесшей резолюцию о поддержке советской власти…

XIV. Втягивание меня в компартию

Я часто беседовал с Понамаревым на темы о политике большевиков в станице, причем в этих разговорах коммунист Понамарев оказывался более