Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф

«хэппенинги», чтобы заманить ньюйоркцев в парки. Он был прирожденным импресарио, который считал, что «Метрополитен» должен быть большим, эффектным, популярным учреждением, местом, открытым не только для ученых и интеллектуалов, но и для широкой публики. Особенно восхищала Ховинга культура древних египтян, и он решил, что поставит себе целью завладеть храмом Дендур.

* * *

Храм теперь представлял собой груду из 642 песчаниковых блоков[633]: египетское правительство приказало разобрать его по камушку, и теперь он дожидался переезда на новое место жительства. После того как Египет объявил о намерении преподнести это сооружение в дар Соединенным Штатам, Ховинг выразил твердую уверенность в том, что единственным приемлемым постоянным домом для храма будет музей «Метрополитен» в Нью-Йорке. Но, как выяснилось, его желал заполучить и Смитсоновский музей в Вашингтоне. Если Ховинг был типичным хватким дельцом, энергичным и пробивным, то С. Диллон Рипли, глава Смитсоновского музея, выбрал себе патрицианский образ человека «в своем праве». «Мы его не добивались[634], – заявил Рипли, а потом добавил, словно мимоходом: – Мы его хотели».

Однако «Метрополитен» и Смитсоновский музей были не единственными претендентами. Заявки подали одновременно двадцать городов[635]. Мемфис! Финикс! Филадельфия! Майами! Сенаторы США обращались в Госдепартамент. Общественные организации вступали в бой. А как же город Каир в штате Иллинойс?[636] Может ли быть лучший дом для египетского храма в Америке, чем крохотный городок на Среднем Западе под названием Каир? Состязание за этот грандиозный приз становилось все более напряженным и ожесточенным. Пресса метко окрестила его «дерби за Дендур»[637].

Будущее местонахождение храма рассматривалось как вопрос достаточно серьезного национального значения, чтобы оставить окончательное решение за таким весомым авторитетом, как бывший президент Соединенных Штатов Дуайт Эйзенхауэр. В помощь себе Эйзенхауэр назначил совет экспертов. Смитсоновский музей и «Метрополитен» быстро вырвались вперед из общей массы как два ведущих претендента. Но они предъявили два совершенно разных предложения относительно того, что делать с храмом. Смитсоновский музей полагал, что его следует разместить под открытым небом, в окружении природы, как и было на протяжении двух тысячелетий. Рипли объяснял, что предпочел бы видеть храм «в как можно более естественной среде»[638]. Но у Ховинга из «Метрополитена» были более масштабные идеи: он хотел построить целое новое крыло музея, в которое поместился бы храм. С его точки зрения, предложение Смитсоновского музея оставить храм на улице, да еще где – в Вашингтоне, ради всего святого! – было просто смехотворным. Пусть он выдерживал натиск египетских стихий все две тысячи лет, но морозные зимы и дождливые лета столицы Соединенных Штатов не оставили бы ему ни единого шанса. «У нас есть доказательства», зловеще предрекал один из руководителей «Метрополитена»[639], что, если храм разместить под открытым небом в округе Колумбия, он вскоре превратится «в кучу песка».

Этот аргумент оказался решающим, и в апреле 1967 года Эйзенхауэр объявил, что храм Дендур будет передан «Метрополитену». Томас Ховинг вышел из гонки победителем. «Право, я так рада, что теперь у вас есть этот храм!» – ворковала его подруга, бывшая первая леди Джеки Кеннеди, добавляя, что «Джон-Джон», ее сын, обожал бегать по египетским залам «Метрополитена». Ховинг планировал возвести новое крыло для храма на Восемьдесят Четвертой улице, рядом с Пятой авеню, «по чистой случайности» точно напротив квартиры Кеннеди. «Я сделаю храму подсветку[640], – обещал он, – так что у вас будет хороший вид на него из окна».

Но это было легче сказать, чем сделать. Амбициозный план Ховинга включал серьезное расширение и модернизацию музея. Должен был появиться целый ряд новых помещений: Рокфеллеровское крыло, в котором должна была размещаться коллекция Нельсона Рокфеллера, губернатора Нью-Йорка и внука миллиардера Джона Рокфеллера, и галерея Лемана, в которой предстояло разместить коллекцию Роберта Лемана, внука одного из основателей «Леман Бразерс», который теперь сам руководил этим банком. План заключался в том, чтобы поместить храм Дендур в собственное крыло с отражающим бассейном и огромной стеклянной стеной, чтобы его видели прохожие. Но поскольку Ховинг был намерен еще глубже продвинуть музейный комплекс в зеленые насаждения Центрального парка, бывший нью-йоркский комиссар по паркам встретил шквал сопротивления со стороны борцов за охрану природы[641]. Критики окрестили предложение Ховинга «изнасилованием Центрального парка». Были поданы судебные иски. Под стенами «Метрополитена» проводились скандальные манифестации.

И кроме того, кто будет за все это платить? Примерно через месяц после того, как Эйзенхауэр присудил «Метрополитену» приз в виде древнеегипетского храма, современный Египет вступил в войну с Израилем. Ховинг прежде намеревался собрать нужную сумму с богатых ньюйоркцев, но тут вдруг Египет и все египетское резко вышли из моды. Детали храма доставлялись частями на морских судах, укутанные в защитную пластиковую пузырьковую пленку, в то время как Ховинг пытался собрать деньги для строительства нового дома для древнего сокровища. Но ни один филантроп не выражал желания, чтобы его имя красовалось на храме из Египта. Ховингом овладевал все больший фатализм. Он мрачно шутил, что на его голову пало «проклятие мумии». Но он был неутомим в своих стараниях, и однажды его осенило[642], что есть один человек, к которому он еще не обращался: Артур Саклер.

Когда Ховинг занял пост директора «Метрополитена», он узнал о Саклеровском анклаве и счел всю историю с этим соглашением несколько странной. Он недоумевал: разве Саклер когда-нибудь говорил без обиняков, что «Метрополитен» со временем получит те произведения искусства, которые хранятся в его анклаве? Никто не мог утверждать, что да, говорил[643]. Ховинг даже не вполне понимал источник Артурова богатства. Знал только, что Артур богат, что он давал деньги «Метрополитену» и, похоже, хочет дать еще. Поэтому Ховинг позвонил доктору Саклеру с целью поинтересоваться, существует ли какая-то возможность, что его собеседник пожелает подумать о перспективе денежного взноса. Вызвонить Артура Саклера было нелегко: поскольку он был крайне занятым человеком и постоянно перемещался с одного рабочего места на другое, даже те люди, которые были к нему близки, порой затруднялись его отследить[644]. Но не прошло и тридцати минут[645] после того, как Ховинг положил трубку, как Артур – собственной персоной и слегка запыхавшийся – явился в его кабинет в музее.

Ховинг сразу же начал заранее заготовленную речь. Артур – единственный человек в городе, у которого хватит «духу», чтобы сделать это пожертвование, говорил он. Обычно именно в этот момент другие потенциальные спонсоры начинали выдвигать принципиальные возражения: мол, не хотим становиться гарантами нового дома для «усыновленного» египетского храма. Но Артур продолжал слушать. И тогда Ховинг решился. Мне