Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

не по тому или другому достоинству или недостатку, не по ее способностям или слабостям, но по ее действиям, — так точно и великие исторические явления, государства и церкви должны быть судимы, главным образом — можно, пожалуй, сказать: исключительно — по тому, что они совершили. Решающее значение имеет работа. Иначе доходишь до совершенно неопределенных, то оптимистических, то пессимистических суждений и до праздного исторического словоизвержения. Так и тут относительно развившейся в католицизме церкви мы, прежде всего, должны спросить, в чем состояла ее работа, какую задачу она решила, что она совершила? Я ставлю этот вопрос впереди всех.

Она совершила двоякое: во-первых, она боролась с культом природы, политеизмом, политической религией и поборола их, а во-вторых, она поборола и дуалистическую философию религии. Если б церкви начала третьего века предложили укоризненный вопрос: «Как могла ты уйти так далеко от начал своих и стать тем, чем ты теперь стала»? — она могла бы ответить: «Да, я стала иной; многое мне пришлось сбросить с себя, многое пришлось принять на себя; мне приходилось бороться, тело мое покрыто рубцами, одежда — пылью; но я побуждала, я строила; я отразила многобожие; я обесценила политическую религию и почти уничтожила это позорное порождение; я устояла против соблазна глубокомысленной религиозной философии и торжествующе противопоставила ей всемогущего Бога-Творца; я, наконец, возвела великое здание, крепость с башнями и валами; в ней я храню свои сокровища и защищаю слабых». Таков был бы ее ответ, и в нем была бы правда. Но, скажут на это, борьба против культа природы и политеизма и победа над ними немногого стоили: ведь они уже были гнилыми, хрупкими и малосильными. Это возражение неправомочно. Да, многие порождения этих религий отжили свой век и были близки к гибели; но сама религия природы была еще мощным противником. Она и посейчас может очаровать наши души и заставить звенеть струны сердца, когда о ней вещает вдохновенный поэт, — а в то время и подавно! Песнь песней о солнце, дающем жизнь всему живущему, всю жизнь Гёте действовала на него с религиозной силой и сделала из него солнцепоклонника. А в то время, когда наука еще не лишила природу божества, этот гимн был, конечно, еще увлекательнее! Христианство победило культ природы, но не в отдельных личностях — это было дело обычное — а тем, что оно создало великую, сплоченную общину, которая своим влиятельным учением опровергала культ природы и политеизм и доставляла поддержку и опору более глубокому религиозному настроению. — А политическая религия! Вся сила государства стояла за культом императора, и было, казалось, так просто и безопасно вступить в соглашение с ним! Но церковь не подалась ни на шаг; она покончила с императорским идолом. Кровь мучеников пролилась для того, чтобы установилась нерушимая граница между религией и политикой, между Богом и кесарем. — Церковь, наконец, среди эпохи, глубоко взволнованной религиозной философией, в ожесточенной борьбе отстояла монотеистическое мировоззрение против всех дуалистических спекуляций, часто кажущихся столь близкими к ее собственным догматам. И тут борьба была особенно тяжела, потому что многие христиане, и именно из выдающихся и талантливых, переходили к противнику и становились сами дуалистами. Церковь осталась при своем. Если прибавить к этому, что она, несмотря на эти противодействия греко-римскому духу, все же сумела привлечь этот дух к себе — не так, как иудаизм, о воздействии которого на эллинизм можно сказать: «У тебя хватило силы пленить меня, но недостает ее, чтобы удержать навсегда», — если, кроме того, принять в расчет, что во втором веке было положено начало всем «церковным» постановлениям, существующим и поныне, то можно лишь удивляться объему исполненной тогда задачи.

Мы возвращаемся к поставленным нами двум вопросам: «Как совершился этот великий переворот»? и «Устояло ли Евангелие среди всех этих изменений, и каким образом оно отстояло себя»?

1. Если я не ошибаюсь, то надо различать три главных момента, приведших к перевороту и обусловивших образование новых форм. Первый соответствует общему закону в истории религий, потому что мы его встречаем в развитии всякой религии. Когда проходят два-три поколения, когда сотни и тысячи принадлежат к новой религии не по обращению, а уже по рождению и преданию — хотя Тертуллиан и говорит: «fiunt, non nascuntur Christiani» — когда к ухватившимся за веру, как за добычу, примыкает множество таких, которые ее удерживают как одеяние, тогда неминуемо происходить переворот.

Из религии живого чувства и сердца развивается религия обычая и, следовательно, формы и предписания. Новая религия может проявиться с громадной силой, с высшим вдохновением при глубоких внутренних сотрясениях, при убежденном провозглашении духовной свободы — и где же все это выразилось яснее, чем в благовествовании апостола Павла? Но все же ей не миновать этого превращения в более или менее материальный закон, даже если бы на верующих наложить безбрачие и принимать в союз лишь взрослых.

Формы религии сейчас же костенеют — они только этим и получают значение — и к ним прибавляются новые. Они принимают не только значение правил и законов, но постепенно начинают считаться оболочкой настоящей религии и, в конце концов, содержанием ее. Таковыми должны понимать их те, которые не ощущают религии как таковой, иначе у них ничего не останется; те же, которые еще живут в религии, должны именно в этом смысле пользоваться формами, иначе они не могут воздействовать на других. Первых никак нельзя считать лицемерами. Настоящая религия им недоступна; главный элемент выдохся. Но и не живя религией, ее можно ценить с разных точек зрения. Оценка эта может быть моральной, или полицейской, или — и прежде всего — эстетической. Когда в начале этого столетия и у нас, и во Франции, благодаря романтизму, вновь расцвел католицизм, то дальше всех зашел Шатоб-риан, не находивший границ в прославлении его и вообразивший себя самым настоящим католиком. Но один остроумный критик заметил, что Шатобриан ошибается в своих ощущениях: на самом деле он стоит перед развалинами церкви и восклицает: «О, как это прекрасно»! Вот один из видов, в которых можно ценить религию, не принадлежа к ней душою; но есть много других, и между ними такие, которые ближе касаются действительного содержания. У всех общая сторона та, что настоящее переживание религии уже не совершается или совершается неполно, неясно; производные же проявления и воздействия ее ценятся высоко и охраняются тщательно. То, что выражается в учении, правилах, постановлениях и культе, принимается за самую религию. Это первый фактор в изменении вещей: первоначальный энтузиазм, в