Суворов — от победы к победе - Сергей Эдуардович Цветков

под Козлуджи стала последней в этой войне. Турция вступила в переговоры с Россией, которые Румянцев провел довольно сносно. 10 июля был заключен Кучук-Кайнарджийский мирный договор. Россия получила Кинбурн, Азов, Керчь, свободное мореплавание по Черному морю и 4,5 миллионов рублей контрибуции. Была провозглашена независимость Крымского ханства.

Это было не так много «в рассуждении обстоятельств». Но мир был необходим и Екатерине II: вот уже год, как другой, гораздо более опасный враг сотрясал сами устои Российской империи.

Пугачевщина (1774–1775)

Без крайности люди до крайности редко доходят.

Екатерина II

Переворот 1762 года поставил во главе правления женщину умную, с тактом, чрезвычайно талантливую, на редкость образованную, развитую и деятельную. Еще в юности, будучи только великой княгиней, Екатерина увлеклась чтением и за восемь лет перечитала множество исторических сочинений, произведения классиков и, наконец, новейших писателей, представителей французской философско-публицистической литературы XVIII века. Французские просветители стали ее кумирами. Она считала себя ученицей Вольтера, преклонялась перед Монтескье, изучала «Энциклопедию» Дидро и благодаря постоянному напряжению мысли стала исключительным человеком в русском обществе своего времени. У нее была определенная система в управлении, и, кроме того, она умела повелевать мужчинами, поэтому фавориты при Екатерине меньше влияли на ходе государственных дел, чем это было раньше, хотя они были более заметны своими капризами и злоупотреблениями.

Следует отдать ей должное: преступив через труп мужа, она венчалась российской короной с самыми добрыми намерениями. «Да посрамит Небо всех тех, кто берется управлять народами, не имея в виду истинного блага государства, — писала она еще до воцарения. — Я желаю, я хочу лишь добра стране, куда бог меня призвал. Слава страны — моя собственная слава; вот мой принцип; была бы очень счастлива, если бы мои идеи могли этому способствовать. Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты, — вот принцип, от которого я отправляюсь. Власть без народного доверия ничего не значит для того, кто хочет быть любимым и славным; этого легко достигнуть: примите за правило ваших действий, ваших уставов благо народа и справедливость, неразлучные друг с другом. Свобода, душа всех вещей! Без тебя все мертво. Я хочу, чтобы повиновались законам, а не рабов; хочу общей цели сделать людей счастливыми, а не каприза, не странностей, не жестокостей».

Так обстановка воцарения (то есть общее стремление вернуться к хорошим русским образцам управления в духе Петра и Елизаветы) и личные качества Екатерины заранее определили особенности ее правления. Нельзя, однако, не заметить, что личные взгляды императрицы, с которыми она взошла на престол, не вполне соответствовали обстоятельствам русской жизни и теоретические планы Екатерины не могли целиком перейти в дело вследствие того, что не имели почвы в русской практике. Идеи либеральной французской философии XVIII в. зачастую были или неприложимы к русской жизни, или встречали сильнейшее сопротивление со стороны екатерининского окружения. Поэтому появилось заметное противоречие между словом и делом, между либеральными воззрениями Екатерины и результатами ее практической деятельности, которая была верна историческим русским традициям.

Прежде всего Екатерину смущали многочисленные притязания разных сословий на крепостной крестьянский труд: помимо помещиков расширения крепостного права требовали и сословия, его не имевшие, — купцы, казаки и даже духовные, к их стыду. Эти рабовладельческие притязания раздражали вольнолюбивую императрицу, что видно из ее едкого ответа на одну из подобных просьб: «Если крепостного нельзя персоной признать, следовательно, он не человек; так скотом извольте его признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет».

Однако уже тогда ее возмущение походило на лицемерные нравоучения распутной классной дамы своим забеременевшим воспитанницам. Расточительность самой императрицы, хотя и объяснявшаяся ее незаконным вступлением на престол, была огромна. За один только август 1762 года «Петербургские ведомости» сообщили о 26 счастливчиках, получивших от государыни 17 200 душ и 200 тысяч рублей единовременных дач, не считая пожизненных пенсий. Григорий Орлов щеголял в мундире, стоившем вместе с висевшими на нем драгоценностями миллион рублей. И как ни убеждала Екатерина II себя и других, что «противно христианской религии и справедливости обращать в рабство людей, которые все родятся свободными», но постепенно она все больше и больше укреплялась во мнении, что других способов оказать императорскую милость в этой стране люди не признают. Оставалось ожидать всеобщего исправления нравов, а пока что — да не оскудеет рука дающего! За годы своего царствования Екатерина II раздала 400 тысяч ревизских душ из казенных и дворцовых имений в частное владение, или почти миллион действительных душ, «родившихся свободными».

Ученица Вольтера и Монтескье никогда не забывала, чем она обязана дворянству. Проповедуя в «Наказе» начала «освободительной философии», она расширяла права помещиков в наказании крестьян, разрешив ссылать их в Сибирь и разлучать с семьями. Российская жизнь сделала из Екатерины вольтерьянствующую ханжу, просвещенного рабовладельца, «матушку» того чудовища, которое «обло, озорно, стозевно…».

Человеческим воплощением, живым символом этого чудища стала кошмарная Салтычиха, обвиненная юстиц-коллегией в 38 убийствах и оставленная в подозрении относительно еще 26. Конечно, эта женщина была психически ненормальна, но разве нормальны были члены коллегии, в которую дворовые Салтычихи 21 (!) раз подавали жалобу на бесчеловечное с ними обхождение; и разве нормально, что, начав это дело, суд затянул его на шесть лет, в течении которых оставил за подследственной право увечить и убивать ее рабов? «Сколько вам ни доносить, мне они все равно ничего не сделают и меня на вас не променяют», — злорадствовала Салтычиха перед дворовыми после очередного вызова в суд.

Беда была в том, что изуверства повредившегося в рассудке изверга мало чем отличались от повсеместного обращения помещиков со своими крестьянами. Только из официальных судебных бумаг того времени известно о нещадном сечении — до 5 тысяч ударов; битье батогами, о котором аббат Шапп и граф Сиверс говорили Екатерине, что оно равно на деле праву смертной казни; о собственноручном барском битье с проламыванием головы о печку, о сечении девок розгами по обнаженным грудям; об истязаниях беременных и малолетних вплоть до раздирания пальцами рта до ушей и прижигании железом; причем зачастую причиной пыток была не какая-либо вина истязуемого, а дурное послеобеденное пищеварение помещика. У крупного орловского помещика Шеншина для этих целей было даже особое здание с пыточными комнатами, в котором этот отставной поручик содержал 30 палачей, работавших под личным руководством Шеншина, сладострастного мучителя женщин. Если поток жертв иссякал, Шеншин не останавливался и перед ложными наветами, обвиняя, например, горничных девушек в несуществующих кражах.

Закон запрещал помещику убивать и истязать крестьянина, но умалчивал об ответственности за это. Решение суда часто было таким: преступного