Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов - Евгений Захарович Баранов

Поднялся он на постели и, обхватив руками колени, долго сидел в темноте, думая о прекрасной Гюль, и тоска камнем ложилась ему на сердце.

И в голове его мелькнула мысль, что прежнее чудо может снова повториться, что из розы может опять явиться прекрасная Гюль.

И в волнении встал он, как вор прокрался в сад. Была уже ночь; месяц высоко поднялся в небе и светом своим залил деревья. По дорожкам, усыпанным мягким песком, ходил босой хан, срывал розы и ронял их на землю.

И обошел он весь сад, оборвал все розы, но не совершилось прежнего чуда — Гюль не явилась перед ним.

И долго бродил он по саду и в тоске взывал:

— Гюль, моя прекрасная Гюль, где ты?

И плакал его голос.

Сад молчал — ни один листок не шелохнулся на деревьях, а на дорожках валялись розы и увядали.

Из книги «Сказки кавказских горцев»

Джигит

(Чеченская сказка)

I

В ущелье бежала шумливая горная речка, а на высоком и обрывистом берегу ее стоял большой аул; в ауле, в старой сакле, жила бедная женщина с сыном, мальчиком Кангерманом.

Речка все шумела и шумела, время шло, женщина старела, а сын ее рос и стройным юношей становился.

Однажды, в весенний, тихий вечер, когда солнце садилось за дальние снеговые горы, Кангерман пошел на край аула, к старинной, полуразвалившейся башне, под стенами которой чеченцы собирались отдохнуть и побеседовать после работы, и там он услышал рассказ про своего отца.

Седой старик, опершись обеими руками на свой длинный посох, говорил про Анарбека, отца Кангермана:

— Был он таким бесстрашным джигитом, каких уже не встретишь в Чечне; его шашка, выкованная в Дагестане, железную кольчугу рубила и не тупилась, стрела из его лука пробивала железный шлем.

Глянул старик в сторону Кангермана и тише прибавил:

— Отец был отважным джигитом, а сын его не таков: уже и вырос он, а все сидит дома, и нет у него ни оружия, ни коня…

Огнем обожгли эти слова Кангермана, вспыхнул он от обиды, но не показал вида, что он слышал их. Постоял он и, нарочно не торопясь, удалился домой.

Вошел он в саклю, сел у потухшего очага и задумался.

Мать-старуха спросила его, отчего он запечалился.

— Матушка, — сказал Кангерман, — я уже не мальчик, а до сих пор не знаю, кто мой отец и где он теперь. Почему ты не говоришь мне о нем?

Вздохнула мать.

— Сердце твое детское не хотела я смущать печалью, потому и об отце тебе не говорила, — ответила она. — Но теперь не буду скрывать от тебя нашего несчастья.

И рассказала она ему, что много лет тому назад, когда он только что на свет появился, его отец был далеко от аула, около гор, в пещерах которых живут страшные, дикие длиннобородые люди. С ними он хотел помериться отвагой, но, утомленный бессонной ночью, заснул в лесу. Во время сна один из длиннобородых завладел его оружием и конем, а самого его прогнал с позором. Стыдно было джигиту возвращаться в аул без коня и оружия, и он остался в горах. Где он теперь, никто не знает. Может быть, давно уж умер и звери растаскали его кости.

Отвернулась старуха, чтобы скрыть от сына навернувшиеся слезы, а Кангерман вскочил на ноги и воскликнул:

— Матушка! Я найду отца, если он жив!

— Да будет тебе добрый путь, сын мой, — ответила мать.

В тот же вечер Кангерман ушел из аула.

II

Уже неделю был он в пути.

Шел он по лесной тропинке и увидел ручей, вода в котором была красная, как кровь. Удивился он: никогда еще не приходилось ему видеть такой воды.

Нагнулся он, зачерпнул ее горстью и увидел, что это и на самом деле была кровь.

И подумал он, что, должно быть, где-то в верховьях ущелья происходит большая битва, и кровь раненых и убитых бежит оттуда ручьем.

Прислушался он, но вокруг было тихо, только листья на чинарах вздрагивали и шептались от свежего утреннего ветра.

Постоял он в раздумье над ручьем, пошел вверх по его течению и увидел великана, лежащего под старой чинарой, кора на которой потрескалась и с сучьев которой длинными космами свесился мох.

Головой своей, похожей на огромный камень, великан опирался на ствол дерева, смотрел большими и круглыми, как у лошади, глазами вдаль и словно поджидал кого-то, а длинные и толстые руки протянул вдоль туловища.

Из пальца одной руки лилась кровь и бежала по ущелью.

Большой топор на длинном топорище лежал сбоку великана.

Кангерман хотел было поворотить назад, но, сообразив, что не убежать ему от чудовища, подошел к нему и громко проговорил:

— Пошли Бог тебе здоровья, пусть заживет твой палец.

— Благодарю, мальчуган, — проревел великан, продолжая лежать по-прежнему, — только ведь палец я нарочно разрезал…

— Зачем? — спросил Кангерман.

— А вот зачем, — ответил великан. — С той стороны, откуда ты пришел, едет на арбе, запряженной парой волов, мой враг великан Горбаж и везет он девушку, дочь одного князя. Я хочу отбить ее у него, да, на мою беду, сон меня одолевает, и вот, чтобы не заснуть от боли, я разрезал себе палец…

«Ах, как ты глуп», — подумал Кангерман и сказал великану, что от большой потери крови он совсем обессилит и навеки уснет.

— А пожалуй, ты прав, — согласился великан. — Но как же быть? И с врагом хочу подраться, и ко сну меня сильно клонит.

— А ты засни, — сказал ему Кангерман, — я покараулю и разбужу тебя криком, когда покажется твой враг.

Засмеялся великан.

— Нет, — проговорил он, — криком своим ты меня не разбудишь, а вот как давай сделаем: я засну, а ты смотри вдаль и, когда увидишь туман, сруби чинару и повали ее на меня. Вот тогда я и проснусь!

Подул он на разрезанный палец, и сейчас перестала течь из него кровь.

— Смотри же, мальчуган, не зевай, — проговорил он, зевая, положил голову на землю и захрапел.

С трудом поднял Кангерман тяжелый топор, ударил им по дереву и, к удивлению своему, до половины прорубил его.

Посмотрел он вдаль и увидел, что белый и густой туман заклубился над лесом. Ударил он топором по дереву еще раз, другой, зашаталось-закачалось оно, заскрипело и со