Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов - Евгений Захарович Баранов

— Дали-кибик (безумный), — Кара-Атажук ему отвечал, — плеть для жены своей оставь, а с джигитом только шашкой бейся!

Айдар тяжелую шашку из ножен выхватил, к Кара-Атажуку помчался. От удара богатыря Кара-Атажук увернулся, своею шашкой наотмашь махнул и надвое его разрубил.

Нур-Нохта, проклятая волчья душа, испугался, побежал без оглядки, лишь бы спастись самому.

И горе великое тургутов постигло: рубили их кабардинцы, топтали конями, а потом над мертвыми телами их хищные птицы кружились, волки и лисы дрались.

Слава о Кара-Атажуке по всей Кабарде прошла, а в сердцах князей зависть к нему родилась.

Черной злобой разум их омрачился, и задумали они погубить джигита, но, боясь гнева народного, открыто сделать это не решались.

На помощь им пришел старый и беззубый раб князя Кучука, его верный пес, Хапсыу.

Долго сидел он, в глубокую думу погруженный, потом встал, тихо рассмеялся и, над ухом князя склонившись, что-то зашептал.

Князь, в знак согласия, головой закивал и, руку на плечо раба положив, сказал:

— Награду большую ты получишь.

И в тот же день, неведомо откуда, слух по аулу прошел, что силой духа тьмы и злобы Кара-Атажук силен, что в полночь глухую в саклю к нему шайтан приходит и, как брата родного, его встречает джигит.

И этому слуху поверил народ.

Ликуя в душе, раб Хапсыу на другой день, рано утром, с молодым рабом Жантемиром пошептался, тугой лук и стрелы ему передал.

Около аула, в придорожном высоком бурьяне, Жантемир притаился, и, когда Кара-Атажук по дороге проезжал, он стрелу пустил в него.

В коня попала стрела и пробила сердце его.

Поднялся на дыбы конь и, захрипев, грохнулся на землю и Кара-Атажука едва не придавил собою.

Вскочил на ноги джигит, и гневом закипело его сердце.

С обнаженной шашкой бросился он на раба Жантемира, а тот, крича о помощи, в аул побежал.

Князь Кучук, уздени и холопы Жантемира от смерти спасли, с оружием в руках окружив Кара-Атажука.

Народ сбежался и, столпившись, спрашивал:

— Что случилось?

И князь, голос возвысив, отвечал:

— Случилось то, что должно было случиться: Кара-Атажук, силой шайтана одержимый, в безумии своем на жизнь верного раба моего посягал.

Слова князя услышав, Кара-Атажук вложил шашку в ножны и, глубоко огорченный, князю сказал:

— Бог свидетель, князь, не одержим я силой шайтана, гордости не знает мое сердце, и светел мой ум.

Тогда вперед выступил раб Хапсыу и, лицемерно вздыхая, обратился с укором к джигиту:

— Зачем имя Бога напрасно призываешь? Зачем ложь перед народом говоришь?

Ведь правда святая, что шайтан гостем в твоей сакле бывает! Я это видел, Жантемир и многие другие.

— Ты слышал? — грозно спросил князь Кара-Атажука и, над головой его руку подняв, громко он крикнул: — Налат болсу санга (да будешь ты проклят)!

И вслед за ним народ в один голос произнес:

— Амен…

И великая печаль упала на сердце джигита.

Глаза он к небу поднял и голосом, полным тоски, к Богу воззвал:

— Аллах всемогущий, Ты слышал неправду людскую? Ты знаешь, что только любовью к народу и бьется мое сердце. Так дай же мне, Боже, жить на земле бесконечное число лет, чтобы я мог своею кровью доказать эту любовь!

И слезы у него на глазах заблестели.

Белое облако с неба опустилось и покрыло Кара-Атажука, а когда оно рассеялось, то джигита на земле не было: по воле Бога в большого черного орла превращенный, он к белоснежному Минги-Тау летел.

И там упал он на снег, широко крылья раскинув, и, как мертвый, лежал.

* * *

Лето и осень прошли, зима наступила, а он все лежал неподвижно.

Стала весна приближаться, ручьи заговорили в горах, зашумели на равнине реки, и в одну тихую ночь он от сна пробудился, взмахнул крыльями и высоко над горами поднялся.

Над аулами, степями и лесами Кабарды он пролетал и капли своей крови ронял на землю.

Жадно пила земля горячую кровь и силу ее могучую степям и лесам отдавала.

В реки и озера кровь попадала, и воды их силу ее сохранили, чтобы потом передать ее людям и животным.

И до утра летал Кара-Атажук, и только одна капля крови в нем оставалась, и с нею он, измученный, обессиленный, путь свой обратно к Минги-Тау направил.

К снегам его прилетев, последнюю каплю уронил он на камень и упал, как мертвый.

Камень рассыпался пылью, которая потом превратилась в землю, а из нее красный цветок вырос.

И с тех пор каждый год, как только зима начнет умирать, Кара-Атажук ночью пролетает над родной Кабардой и землю ее своею кровью питает».

Таулан кончил петь, но все еще играл на кобузе, и от тихих звуков ее веяло печалью минувших лет…

Из книги «Певец гор и другие легенды Северного Кавказа»

Брат и сестра

(Легенда северокавказских татар)

В летний день я и Джанай подошли к старому лесу.

На опушке стояли пушистые кусты боярышника и орешника с темно-зелеными зубчатыми листьями, а дальше начиналась стена высоких чинар, карагачей и ясеней.

На лужайке из травы выглядывали лиловые ирисы, а ближе к лесу небольшая полянка около дуплистой ольхи была сплошь покрыта алым диким маком.

— Кызлана кан (девичья кровь), — бросил мне Джанай, кивнув головой на мак.

— Кайсы кыз (чьей девицы)? — спросил я, но он молча махнул рукой куда-то в сторону и направился по едва приметной тропинке вглубь леса.

И долго мы пробирались меж толстых стволов деревьев, спускались в глубокие балки, на дне которых гнил валежник и сильно пахло сыростью, пока, наконец, не вышли на плоскогорье.

Горный кряж утесом оборвался над тропинкой, а за обрывом было ущелье: две высоких отвесных каменных стены тянулись параллельно, образуя узкий проход, похожий на гигантскую щель. И совсем диким, пустынным местом было это ущелье: высоко вверху узкой полоской синело небо, над нами нависли скалы, а внизу лежали камни. Идти было трудно и часто приходилось прыгать с камня на камень и обходить глыбы скал.

Ущелье круто повернуло, стены его постепенно стали удаляться одна от другой; мы вышли на небольшую площадку.

Несколько кустов конопли росло на ней, а вокруг не было ни травинки — лежали камни, покрытые мхом.

Я подошел к этим кустам, притронулся рукой к их листочкам и подумал: как попали они сюда, в это гиблое место, куда солнце заглядывает только в летний полдень?

Джанай кивнул на них головой так же, как