Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов - Евгений Захарович Баранов

Самые старые люди не помнят, когда это случилось, но думать надо, что времени немало с тех пор протекло.

Аул стоял тогда внизу, почти у берега Гизель-дона. В ауле жил молодой джигит Кавдин.

Весна жизни тронула его сердце, и полюбил он Гошиах, дочь старых родителей.

Бог не забыл девушку: стан стройный дал ей, щеки ее нарумянила утренняя заря, и темная ночь начернила ее брови.

Кавдин легко мог бы схватить ночью Гошиах, в горы увезти, и она стала бы его женой. Но не хотел он делать этого: не хотел родителей ее оскорблять.

Сватов он послал к ним и за дочь калым предложил в десять коней, сто баранов и коз.

Какие родители не отдали бы дочь за такой калым?

И родители Гошиах согласны были взять его, но все же сказали сватам:

— По обычаю мы можем не спрашивать согласия дочери, но будет лучше, если сам Кавдин поговорит с ней.

Ответ стариков узнал Кавдин и спрятался за камнями около тропинки, по которой девушки утром и вечером ходили из аула к речке за водой.

Как рубас (лисица) куропатку карауля, поджидал он вечером Гошиах.

Уже все девушки прошли к реке, воды в кувшины набрали и вернулись в аул. Гошиах, девушка своенравная, последней пришла.

Издали ее завидев, Кавдин поднялся, навстречу пошел.

Гошиах остановилась, на него посмотрела.

— Караулишь? — спросила она, усмехаясь.

И от одного этого слова сердце его затрепетало, как раненая птица.

— Гошиах, — сказал он, — я люблю тебя. Дай мне большую радость — будь моей женой. Все сделаю, что скажешь. Хочешь — поеду в набег, табун лошадей пригоню?

Гошиах в ответ головой покачала.

— На что мне лошади? Ведь я не табунщик! — засмеялась она и потом сказала: — Если ты меня любишь, то принеси из леса ночной свет Кады Pуxca[13].

Никто раньше о таком калыме не слыхал, и у джигита сердце как будто оборвалось.

— Гошиах, — тихо проговорил он, и голос его задрожал, — кто может взять свет Кады Рухса? Родился ли такой человек?

Девушка плечами вздернула.

— Я думала, что ты джигит, а ты еще лапту (мальчик), — сказала она, усмехаясь. — Пойди прочь! — гневно крикнула она, Кавдина с тропинки толкнула и пошла к реке.

За такую обиду мужчине платят ударом кинжала, а Кавдин, не помня себя, крикнул:

— Я принесу свет Кады Рухса!

И в лес он ушел.

* * *

Ночь темная настала. Кавдин на полянке стоял, дожидаясь, когда свет лесной заблестит.

И вот ветер по деревьям зашумел, в ветвях чинары яркий зеленый свет вспыхнул, и голос, подобный гневу Уацилла[14], загремел:

— Ю, ю махицей хуждыр нэй! Ю — Кады Рухс (Я — один, — другого кроме меня нет! Я — Кады Рухс!)

И джигиты, не боящиеся смерти, тоже иногда страх испытывают: колени у Кавдина задрожали, и он чуть не упал.

Голос Кады Рухса снова послышался, но уже тише он был.

— Эй, мальчуган, — крикнул он, — я знаю, зачем ты пришел, и за твою дерзость мог бы жестоко наказать тебя, но исполню твое желание, если ты скажешь, что для тебя дороже: жизнь ли твоя, или девушка, которую ты любишь?

Что дороже — как было ответить на этот вопрос?

Кавдин любил Гошиах — это правда, но и жизнь свою он тоже любил! И еще не ответил он, а Кады Рухс уже знал его мысли.

И крикнул он ему:

— Не стоишь ты девушки: жизнью своею ты больше любви дорожишь! Девушка мой свет полюбила, и будет вечной невестой моей. Взгляни, ничтожный, повыше головы своей!

Страхом душа джигита наполнилась, но голову он все же поднял и увидел, что высоко над землей, озаренная светом, шла Гошиах и опустилась на поляне.

Громко закричал Кады Рухс и засверкал огнями.

И в душе Кавдина уже не было сил выдержать этот страшный крик, и упал он, как мертвый.

* * *

Сколько времени прошло, не знал Кавдин, и когда снова жизнь он почувствовал, поднялся и увидел Гошиах, шедшую от чинары: от Кады Рухса девушка шла.

Побежал он навстречу ей, позабыв свой страх.

— Больше жизни люблю я тебя! — сказал он.

Остановилась девушка, и Кавдин увидел, как превратилась она в камень.

И в глазах его свет потух, и душа его стала темна.

Пошел он, и не знал, куда идет.

Потом охотники нашли его мертвое тело: под скалой, в камнях, забрызганных кровью, лежало оно.

Сколько зим прошло с тех пор — кто их считал? Но много-много прошло, а каменная Гошиах, вечная невеста Кады Рухса, все еще стоит.

Весной, в темные, беззвездные ночи, Кады Рухс приходит к ней, и тогда живая Гошиах бродит по поляне.

Свет яркий бежит по траве, по камням, и Кады Рухс громко поет.

А рано утром гаснет его свет, и Гошиах снова превращается в камень.

Из книги «Певец гор и другие легенды Северного Кавказа»

Кара-Атажук[15]

(Легенда северокавказских татар)

I

Я и проводник Келемет, молодой краснощекий горец, стояли у края одного из нижних ледников Эльборуса.

Вверху, почти над нами, — царство вековечного льда. Он спускался с вершины горы и, обрываясь со скал громадными пластами, висел, может быть, уже сотни лет, а мне казалось, что вот-вот он сорвется и со страшным грохотом низринется в ущелье, уничтожая все на своем пути.

Солнце поднялось уже давно. Старый, затянувшийся твердой корой снег блестел ослепительно; лед на изломах сверкал, переливаясь голубым, красноватым и ярко-зеленым цветами, а широкие трещины зияли в нем темными пастями.

Вокруг стояла глубокая тишина, но иногда до слуха доходил какой-то неясный шорох, похожий на журчание: под толстым ледяным покровом происходила таинственная работа ручейков, которые ниже, в ущелье, выбивались из склона горы ключами, сливались в потоки, с шумом падавшие с круч и обрывов. Мы стояли на маленькой площадке, на ничтожном клочке обнажившейся груди горы. Около нас лежали серые камни, подернутые лишаями, а из горсточки земли, Бог знает кем сюда занесенной, тянулся к солнцу алый, похожий на дикий мак, цветок. Странно было видеть его в этом царстве льда и холода, и невольно я подумал: «Коротка твоя жизнь: может быть, сегодня к вечеру заревет снежная буря, и задрожат твои душистые лепестки, сожмутся и умрут!»

А он жадно тянулся к источнику жизни, к великому