журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

Ночь, сопровождаемая всхлипами старой техники, тянулась бесконечно. Вдруг все стихло. Сломался движок. Тьма вползла под крышу. В ожидании неизвестно чего мы легли на уже холодное зерно. Лежать становилось мучением. А если уйти, то, пожалуй, не засчитают трудодень. Значит, работать? Ну и черт с ними, с трудоднями. Нам все равно никто ничего не платит!

Первой пошла самая маленькая из нас. Визгливо шумно заработал впотьмах клейтон. Мы не видели ее. Мы не смотрели друг на друга. Но завтра будет день, завтра обязательно будет день, и кто-то обязательно заглянет мне в глаза. Значит, работать.

Как хорошо у нас сегодня...

А еще завтра... и послезавтра...

Из высказываний шестилетнего внука.

Баня по-черному

— Слава, Славочка! Ну помоги! Слава!

— А самолет летит

Да все кругом, кругом,

А в нем летчик сидит

Да с золотым зубом.

— Славка!

— С золотым зубом

Да мне не парочка,

Он — кулацкий сын,

Я — пролетарочка.

— Да ты что, не слышишь, что ли? Славка!

— Ну, чего вам?

— Иди сюда, мы не знаем, что делать.

— Вы что, сдурели? Вы же, поди, голые?

— Ну и что? Здесь ничего не видно — темно и пар. Где воду брать? Куда лить? Иди, покажи, а?

— Ну, черт с вами. Только, чур, не визжать и с дороги уйдите.

Баня по-черному таила свои секреты. Надо было суметь остаться чистым и не собрать банным веником всю сажу, которая свисала с потолка жирными нитями. Надо было постараться не задохнуться мокрой гарью. Или, хотя бы, просто набрать воды из кадки ковшом с накалившейся ручкой.

Мы звали на помощь, скорее чтобы убедиться, что мир снаружи еще существует, и что Славка, самый флегматичный парень из группы, живой и невредимый сидит там, где его оставили — на порожке предбанника, и, вообще, все на своих местах, хотя и не видно ничего в мокром, угарном пару ночной деревенской бани.

Скорей! Скорей! Давайте все стукнемся на счастье!

Из высказываний шестилетнего внука.

Сельпо

— А вот слабо тебе пойти в магазин и купить бутылку?

— Да ничего не слабо.

— Слабо, слабо, точно знаю.

— Ну хочешь, сегодня же и пойду?

— Давай, давай...

И вот он, я и свидетели спора идем в сельпо за водкой. Прилавок деревенского магазина, может, и не был многоцветен, но завораживал сочетаниями: мыло, селедка, водка, спички, папиросы Беломор, валенки, мужские трусы, книги. Шло то далекое, почти легендарное время, когда водку можно было спокойно купить в магазине за рубль шестьдесят две. Не в длинной очереди по талонам, не у ночного таксиста из багажника, а просто в сельпо.

И когда мы вывалились толпой на высокое магазинное крылечко, зажимая в еще холодных от страха и смущения руках приобретенную бутылку, следом за нами размеренным шагом вышел деревенский парень с бутылкой, открыл ее тут же, на крылечке, стукнув ладонью по дну, запрокинул голову, задрал бутылку, вылил в себя всю водку, не прерываясь, выбросил пустую бутылку через плечо, не оборачиваясь, тем же размеренным шагом спустился с крыльца и ушел.

Наше учение только начиналось. Этот наглядный урок казался верхом совершенства.

Я. Деда молодой был очень красивый.

Он. Он и сейчас красивый.

Я. Да и я была не страшная.

Он. Родной человек не может быть страшным.

Диалог с пятилетним внуком.

Начало

Это была еще не любовь, но что-то очень похожее на нее. Стоял погожий день поздней осени. Неряшливые мокрые поля ждали снега, а вместо него выглянуло солнце, окрасив все вокруг неожиданной радостью. Темно-синие рваные тучи засветились нежно-розовым. Пролетели утки запоздалым, нестройным караваном, все время сбиваясь в кучку.

Мы копнили солому. Надо было собрать небольшой стог, потом парень, самый ловкий и умелый, забирался наверх, а каждый из нас подавал ему солому на вилах. Он ее раскладывал, как надо, уминал, вершил стог и скатывался с него на зависть нам. Так вот, вопреки всякой очередности, солому парень брал первой у нее, и каждый раз первой у нее. И если разрешал покататься с еще незавершенного стога, то, прежде всего, разрешал ей.

Да, это было очень похоже на любовь.

Все, как по правде

Ни до, ни после я не бегала так быстро. Мы давно уже свернули с дороги. Ночь была лунной — на дороге, как на ладони. Поля, перелески, опять поля, какие-то кусты, похоже, малина... Я бы давно свалилась, если бы кто-нибудь из парней не хватал меня время от времени за руку и не тащил за собой. Наконец, и парни выдохлись. Мы все свалились ничком в какие-то поросшие травой кочки, боясь пошевелиться, чтобы не выдать себя. Покров, сплетенный из лунных бликов и длинных теней, был явно ненадежным.

А началось все так спокойно. В деревне были танцы. Пошли и мы. Танцы как танцы — гармонист играет, девчата танцуют, парни стоят. То ли наши парни неудачно пригласили кого-то из деревенских девчат, то ли деревенские — наших, не знаю, но все случилось очень быстро, и я услыхала: „Бежим!“ И мы побежали.

Хорошо, что убежали, и что спрятались — хорошо. А потом еще долго лежали, прислушиваясь к ночным шорохам. Луна обманным светом заливала поля. Холодало. Видно, к рассвету. Страх еще жил клубочком где-то в пупке. Что ни говори, а, и правда, страшно, когда за тобой гонятся. Да еще с ножом. Но не лежать же здесь до зари... Пора уходить.

Нельзя, чтобы все перестреляли всех.

А то кто же останется? Один голый глобус только...

Из высказываний пятилетнего внука.

Премудрости науки

Лекцию конспектировали только двое-трое сидящих за первым столом. В общем-то, этого было вполне достаточно для истории и для экзаменов. Преподаватель очень оживленно что-то бубнил себе под нос, время от времени оборачиваясь лицом к аудитории, а, в основном, стоял к ней затылком и рисовал картинки непосредственно перед собой, потом все стирал, отступал на шаг вправо или влево и начинал рисовать снова прямо перед собой, затем опять стирал и так далее. В результате, желающим смотреть и слушать всегда были видны