журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

— Какой гад увел мою лопату?

Лопатой орудовал Доронин — он в другом конце цеха тоже планировал щебенку.

— Тебе что, сука, одной лопаты мало?

— Не серчай, Ставин. Ну, взял твою лопатку — эко горе! У моей рукоятка треснула... А вот, глянь-ка: я солидольчику расстарался для твоих сапогов — вон на щепочке лежит. Ты помажь головки; голяшки не трогай, они кирзовые, им смазка ни к чему. А головки-то поласкай солидольчиком... Ты помажь пока, а я свое допланирую и отдам лопатку.

— Хитрый Митрий!

— А без хитрости подохнешь. Тут, сам знаешь, каждый каждого объехать норовит. А мы по-честному: я тебе солидольчику, ты мне лопатку.

— Па-а-аберегись! — с визгом и лязгом в цех въехали шесть вагонеток с бетоном. • - '

— Чего они там на бетонном с глузду зъихалы? До поверки какой-нибудь час, а чахоточные гонят и гонят вагонетки!

Бетонный завод — за рабочей зоной. Там вкалывают вольняшки и солдаты стройбата. Кто-то пустил слух, что это такие солдаты, которых по состоянию здоровья на фронт не берут.

— Налетай, хлопчики! — крикнул бригадир, и сам, первый, побежал к вагонеткам с лопатой.

Были бы вагонетки опрокидывающиеся! Нет, зэки для таких мордой не вышли.

Вся бригада набросилась на бетон. Четко стучат лопаты о железные борта вагонеток. Скорей, скорей! Еще — навалить на тачки, еще — развезти по цеху, еще — распланировать и утрамбовать виброрейками... Скорей, скорей! Времени почти не остается — вот-вот звонок на поверку.

Все посбрасывали ватники. Суетятся. Смешно как-то, по-медвежьи, косолапо переступают в своих кордовых чунях, под которыми зиму и лето напялены ватные чулки.

По бетонному полу прокинуты доски-трапы. Уже одна за другой застонали тачки. Худосочные руки растопырены и натянуты, словно гужи; каждый работяга прет что лошадь, гоня тачку с доски на доску — в самые дальние углы цеха.

А цех — громадина. Сами строили, сами меряли: девяносто метров в длину и сорок в ширину. Сейчас здесь зябко — сквознячок посвистывает. А, не до этого: скорей! Давай-давай! Да что ты, дьявол, крутишься, как кожа на пальце! Споткнулся — отвали в сторону, не мешайся со своей тачкой!

Вагонетки выпихнули из цеха, и они своим ходом покатились за зону. На передней вагонетке бригадир вывел мелом „Шабаш“ — дескать, больше бетона не шлите.

Эх, еще парочку тачек в свой угол! Когда все вот так дружно берутся, то работается очень даже весело. И всегда в такую минуту мама вспоминается: „Ты у нас слабенький, неврастеничный". Видела бы ты, сколько мне сейчас бетона поднавалили — доски у тачки выгнулись. Ничего, дюжим. Пайку полную получаем!

Лина Артюшкина... Ах ты, дело-то какое: она чуть-чуть на маму смахивает. И смех очень похожий.

— Скорей, скорей!

Навстречу с пустой тачкой Мчится Батька — полный землячок: мы с ним оба с Выборгской стороны — мужик совсем молодой, а бороду отпустил чуть не до пупа. Пустая тачка громыхает, какая-то щепочка цепляется за спицы колеса — словно бы пулемет строчит. ■

— За Родину! За Сталина! — кричит Батька и взбрыкивает ногами, как конь.

— За кого? — кричу я в ответ, будто не расслышав.

И тогда во всю гулкую, звенящую пустоту цеха Батька орет:

— Эй, бригадир! Ставин предлагает кричать: „За Родину, за Ставина!"

— Заткнись, Скиба! — обрывает Александр Николаевич; он такие опасные шуточки смерть как не любит.

— А ей Богу! — с хохотом разевает Батька свое мохнатое хайло. — Я кричал „За Сталина!", а он спрашивает „за кого?" Правда, век свободы не видать!

Никто не смеется. Все вкалывают.

Доронин свое распланировал и включил виброрейку. Потом спохватился, принес мою лопату. Принес и с интересом посмотрел на меня. Он что — всерьез поверил Батьке?

Подойти и дать Батьке по морде? Будет так: он здоровее меня — это раз; все подумают, что я в самом деле крикнул такой лозунг — это два.

...Щебенка с трудом лезет на лопату. Ух, елочки-палочки, сколько еще надо распланировать! Поясница ноет, ноги гудят... Подбираем бетон снизу, с края кучи — швыряем подальше, но не очень далеко. На земляных такая работа считается перекидкой, и ее отдельно запроцентовать можно. А здесь почему-то аккордно — разгрузка вагонеток, развозка на тачках, планировка, трамбовка — процентуют с квадратного метра готового пола.

...И я же ничего не сказал. Я только спросил: „За кого?2 А Шуриков спросит: „Вы что, глухой?" — Нет, не глухой. „Не знаете нашего священного лозунга?" — Знаю. „Выходит, смеетесь над ним?“ — Я не смеюсь. „Не ври, сволочь, у Берга врать научился..." И — в подземный изолятор... Да-а, с этим шутить нечего. И Доронин внимательно поглядывает. Почему?.. Серенький такой мужичок; кажется, из баптистов. В зоне его не слышно и не видно; по вечерам бегает куда-то из барака. Куда? Молиться?.. „Каждый каждого объехать норовит...“ Ах, черт, как же это я раньше не замечал!.. „За Родину, за Ставина!..“ — что за это могут дать? Трешка — меньше не бывает. А остался всего-то годик... И еще три в довесок?.. Боюсь Шурикова. Боюсь, боюсь Шурикова...

Разбросал последнюю кучу бетона... Вон, в том месте неровно будет — туда еще лопату подкинуть... Пол — загляденье, любо-дорого! Заревела виброрейка — загрохотало железо о камень. Завыла виброрейка, затряслась. Почему-то тяжело сегодня таскать эту дуру... Сволочи, сволочи!.. Боюсь Шурикова.

Что же это я — по одному месту пятый раз таскаюсь? Щебенка давно уже осела, жидкий* раствор сверху выступил...

Бригадир крутит рукой — поторапливайся, хлопчики! До звонка минут десять осталось — солнце совсем снизилось и сквозь окна заливает огнем железные фермы; в цехе посветлело, стало как на празднике. Хороший цех. Интересно, что же в нем будут делать? Кто говорит — самолетные моторы, кто говорит — танки. Спросить бы у Берга — он точно знал... Наш цех, мой цех! Наш завод! Мы пришли сюда еще той зимой, снег был по пояс. Отбрасывали снег, оттаивали землю, ковыряли ее кайлами да зубилами. Рыли траншеи, бутили фундаменты,.. Незаметно, незаметно, а четырнадцать цехов поставили. Вот этими ручками! А полы забетонируем и уйдем отсюда. Совсем уйдем.

Виброрейка упирается. А ну, родимая, вот сюда... и еще сюда... А теперь еще разик по этому месту... и по этому... Стой! Хорошая мысль пришла...

Там, где жидкий раствор еще не схватился, где гладенько сияет, как масло и даже отражает солнце, — там я нагибаюсь, растопыриваю пятерню