журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

— В натуре?

— Не улыбайся. Вот как было. Вы наверняка просили у Берга, чтобы он вас перевел с бетона куда-нибудь в контору. Чтобы ручки поберечь: как же, музыкант, трубач! Тачку вам катать несподручно: интеллигенция!

— Давай дальше.

— А Берг вам отказал. И тогда вы, заключенный Ставин, пошли к майору Шурикову и оклеветали инженера по злости. Что в башку пришло, то и понесли. А майор у нас человек простодушный — поверил на слово... Счастье, что судья попался опытный, старый.

— Берга оправдали? Не может быть!..

— Берга отсюда этапировали — может, в Караганду, может, на Колыму, не знаю... А дело его направлено в Особое Совещание. Там решат. А Шурикова в обиду не дадим, так и знайте!

— А что от меня надо?

— Вас могут вызвать для нового допроса ... кто-нибудь из Областной прокуратуры. Так я советую вам чистосердечно признаться, что вы оклеветали заключенного Берга из корыстных побуждений. Имейте в виду, заключенный Ставин, если вы и впредь будете давать такие лживые и неуверенные показания, то...

* * *

Виброрейка такой инструмент: два метра обыкновенного рельса, на нем — электрический мотор с эксцентриком; эксцентрик крутится, рельс трясется мелкой дрожью. По бокам рельса приварены два длинных толстых прута, как оглобли — за них нужно тащить виброрейку. Тащить не по ровному — по бетонной щебенке. Рейка трясется, давит на щебень — он оседает в цементной жиже. После такой трамбовки получается ровный бетонный пол.

Работа — ничего, не пыльная. Силенка требуется, конечно. А так, чтобы думать, мозги утомлять — ни-ни! И процент всегда хороший получается — девятьсот граммов пайки отдай, начальник, не греши! Ударную кашу тоже отдай! Еще бы: целый день в таком грохоте, а руки... После работы, пока с объекта до зоны идешь — пальцы все время трясутся, как под током.

А работать интересно! Пол получается, как биллиардный стол, только с блеском! Эту виброрейку не дурак придумал. Конечно, сил она забирает до чертиков, но, все-таки, механизм, аппарат. Интересно!

— Ставин!.. Ставин!.. Я вас ищу!.. Да выключите мотор — ничего не слышно!..

Ставин кладет наземь стальные оглобли, вырубает рубильник. Сжимает и разжимает пальцы.

— Привет, гражданин инспектор! — подает он руку Лине Артюшкиной и на всякий случай озирается: рукопожатие с вольняшками категорически запрещено.

— Отдохните немного, Ставин.

— А бригадир?

— Он разрешит. Кузнецов! Александр Николаевич, пожалуйста, отпустите Ставина со мной минут на двадцать. Он мне поможет „Боевой листок" повесить.

— Аккурат на двадцать, Лина. Бетон стынет... Слышь, Ставин?

— Я знаю, Александр Николаевич. Не тревожьтесь.

— Хороший у вас бригадир, — говорит Лина. — Солидный.

— Председателем колхоза был. Орденоносец.

— Сразу видно. Солидный.

— В гражданскую партизанил... Между прочим, не матерится.

— Хороший, хороший. Вам повезло.

Вокруг стройка. Длинные кирпичные корпуса выросли в березовой роще. И розовые корни деревьев разорваны глубокими магистральными траншеями. Рядом со штабелем сырых досок торчат желтые цветы одуванчиков. Зеленая травка на взгорочке припудрена известкой.

После железного воя виброрейки все вокруг кажется тихим. Ноги разъезжаются в грязи и жидкой глине. Нагретая солнцем листва пахнет волей. Такой волей!..

— У вас шаг очень широкий, — говорит Лина. — Вы вот какой высоченный да молодой. А я маленькая и старая.

— Где же „Боевой листок"?

— В конторке у прораба. Дело не в „Листке"...

— Опять?

— Честное слово, Ставин — последний раз!

— Мне-то не жалко. Мне даже наоборот...

— Нет-нет, я понимаю — это неудобно, даже неприлично с моей стороны. Но хочется, чтобы было лучше, верно? А лейтенант не разрешает. Уж я его просила, просила. „Не положено!" — и весь разговор... Но сегодня, во-первых, такое событие! А, во-вторых, у меня для вас — маленький сюрприз.

— Какое событие?

— Да что вы! Потрясающие дела! Каменщики из триста сорок пятой бригады Иванов, Боровой и Федотов опять дали двести пятьдесят процентов! Красота?

— Без туфты?

— Конечно! Какой здесь может быть обман — все замерено.

— Молодчики. Должны им сбросить по годику.

— Ну, и надо строчки две-три... Вот тетрадка, карандаш. Сядем за трансформаторной будкой, там солнышко. А?.. Вы только не обижайтесь...

— Помолчите... помолчите... Сейчас...

Лина Артюшкина замирает. Она комкает свой неподатливый брезентовый дождевик, прижимает его к груди и, щурясь, смотрит на высокое небо. Солнце греет ее худенькие, незагорелые руки.

А Ставин глядит на темный, точно вырезанный, силуэт караульной вышки; там замер человек с винтовкой — лица его не видно отсюда, но винтовочка молнией посверкивает на солнце. Человек на вышке... Ему, наверное, тоже домой хочется.

— Пишите, гражданин инспектор!

— Уже?.. Не может быть! Талантливый вы...

— Записывайте: „Мы стоим, как и всегда стояли, на победной вахте трудовой! Двести пятьдесят процентов дали Иванов, Федотов, Боровой!" Годится?

— Еще как! Спасибочки вам, Ставин! И про вахту трудовую складно получилось... Спасибо! Так выручили!..

— А сюрприз?

Артюшкина вдруг становится серьезной.

— Хорошо... Только это очень большой секрет. Не проболтайтесь. Я вчера письмо получила. Неожиданно... Знаете от кого? Ни за что не догадаетесь! От Берга!.. Странно. Мы с ним почти не были знакомы. Он все подшучивал надо мною. И я его побаивалась: он такой умный, такой деловой, а я перед ним дура дурой. И вдруг — замечательное письмо... Он теперь на Печоре. Ему три года добавили... А не унывает! Вот характер! Письмо веселое. Кланяется вам и просит, чтобы я о вас позаботилась, не давала в обиду.-.. Вы с ним дружили?

— Были знакомы.

— Пишет: „Его легко сбить с панталыку"... А что такое „панталык"?

— Не знаю.

— Целый день все думаю о Берге. Почти не разговаривали, и вдруг написал... Мы с мамой ни от кого теперь писем не получаем. Вы расскажите о нем поподробнее.

— Я с ним тоже мало разговаривал.

— А я, можно сказать, совсем его не знаю... Хорошо бы посылочку ему собрать. Он что любит? Я ему сало пошлю. Он любит сало? Можно будет что-нибудь сменять на сало... Бегите, Ставин, — бригадир рассердится. Спасибо за стихи! И молчите про письмо!

Александр Николаевич соскреб стеклышком на своей фанерке вчерашние записи и уже выводил против фамилии бригадников новые цифры.

— Нажимай, нажимай, Ставин, — сказал он, покосившись на кучу бетона. — Живее