По следам дроздовцев… - Владимир Григорьевич Чичерюкин-Мейнгард

– Генерал прибыл на все готовое и хочет окопаться! – ворчали офицеры. В штабе, не стесняясь, высказывались:

– Уж лучше бы назначили Витковского (участника дроздовских походов).

Даже солдатский Георгий трактовался как подлизывание к солдатским массам и вызывал насмешки.

Я решил использовать настроения офицеров для моих личных целей»[75].

«С новым назначением мне угрожал перевод из штаба – сердца белогвардейщины – в строй. Чтобы этого избежать, надо было войти в доверие к новому начдиву. Осторожно, постепенно я начал передавать генералу офицерские “разговорчики”. Ясно, что я не стеснялся в преувеличении нелестных отзывов. Май-Маевский все охотнее меня выслушивал, обещая:

– Спасибо вам! Я вас не забуду!

Полковник Дроздовский умер, и Май-Маевский сделался начдивом»[76].

По поводу низкого уровня общей культуры адъютанта Главкома Добровольческой армии Б. А. Штейфон отнюдь не сгущает краски. Макаров на страницах своей книги сам об этом говорит и признается в том, что даже служебные бумаги писал с ошибками, на что ему неоднократно указывал и сам Владимир Зенонович.

По словам Макарова, он искал связь с большевистским подпольем, но безуспешно. Помог ему его старший брат Владимир, который действительно был связан с красными подпольщиками. В дальнейшем Владимир Макаров был арестован контрразведкой белых и казнен. А дальше под подозрение попал и сам адъютант его превосходительства.

Как писали в журнале «Дилетант»:

«С арестом Макарова белыми тоже дело не вполне ясное. Сам он утверждал, что был схвачен в связи с делом брата-подпольщика. По версии же комиссии Крымского отдела ВКП (б), разбиравшей дело в конце 20-х, он попал на гауптвахту за участие в пьяном скандале (немалые проблемы с алкоголем у бывшего адъютанта были и в более позднее советское время).

Как бы то ни было, сбежав из-под ареста, Макаров примкнул к Крымской повстанческой армии, образованию не вполне определенного “цвета” (но в любом случае решительно не белого), командовал крупным отрядом, провел несколько дерзких операций, за что удостоился упоминания в мемуарах Врангеля уже в новом качестве. После изгнания белых работал в ЧК, в милиции, в ряде других советских организаций, как уже упоминалось, дважды – в конце 1920-х и конце 1930-х – попадал под подозрение, но отделывался по тем временам сравнительно легко: лишением партизанской пенсии в первый раз и двумя годами отсидки во второй.

Во время Великой Отечественной Макаров больше года руководил партизанским отрядом в горах южного Крыма. Он был достаточно активен – отряд Макарова доставлял противнику много неприятностей. Мстя за деятельность Макарова, немцы убивают его мать и родителей жены, выпускают направленные против него листовки, в которых вспоминают его “белую” биографию (одна из таких листовок называлась “Хамелеон”).

После войны Павел Макаров пытался бороться с многочисленными и весьма успешными попытками рассказать историю “адъютанта его превосходительства” без упоминания его прототипа. Но победы до своей смерти в 1970 году так и не добился»[77].

В книге Макарова интересны словесные портреты белых вождей. Упоминает он знаменитые «сортировки» пленных красных. Ими у дроздовцев в первую очередь занимались Туркул и Манштейн («безрукий черт»). В том варианте, что вышел в издательстве «Прибой», целая глава посвящена действиям красных партизан в Крыму в тылу Русской армии. Упоминается и такая деталь, как 83 «беляка», которые сняли погоны при прорыве красных в Крым и решили объявить себя «зелеными». Красные партизаны Макарова «отправили к Колчаку» этих бывших белых солдат. Такая отправка означала то же самое, что в первые месяцы советской власти «отправить в штаб к Духонину».

В издание 1992 г. эта глава не вошла.

Подводя итоги, можно сделать следующий вывод. В отличие от Барковского, Макарову, несомненно, повезло. Несмотря на то, что по логике вещей шансы у Макарова стать жертвой очередной чистки были больше, чем у Барковского. Превратности судьбы?

Во всяком случае, если, в конце концов, к Макарову пришла хотя бы посмертная слава в СССР, то Барковский по сей день остается не реабилитированным. В 1930-х гг. он стал соучастником массовых репрессий, творимых НКВД. И можно лишь гадать, как сложилась бы его судьба, если бы он вступил в 1917 г. в ряды Польского корпуса генерала И. Р. Довбор-Мусницкого.

И еще одна деталь. В то время как в горах южного Крыма Макаров воевал против немецких оккупантов во главе советского партизанского отряда, его бывший однополчанин капитан Гаврилиус, приехавший из Болгарии, налаживал мирную жизнь в оккупированном немцами Симферополе, административном центре Крыма.

В составе испанской Голубой, или Синей, дивизии вновь оказался в России ротмистр А. А. Трингам. О его службе в России сохранились отрывочные свидетельства граждан СССР В. А. Рудинского (Петрова) и Л. Осиповой, которые приводятся ниже.

Рудинский жил под Петербургом, в то время Ленинградом, в районе Павловска. Спустя некоторое время после того, как эта территория была занята немцами, там появились их союзники – испанские добровольцы-франкисты из Синей, или Голубой, дивизии. Далее слово Рудинскому.

«Я имел от знакомых адрес русского эмигранта Александра Александровича Трингама, состоявшего на службе в Голубой дивизии и в тот момент работавшего в штабе в чине майора. Я отыскал его дом, поднялся на крыльцо и постучал. Молодой белокурый паренек в испанской форме открыл мне дверь. Я спросил его по-испански: здесь ли живет сеньор Трингам? В ответ он повернулся и крикнул “Александр Александрович! Тут тебя какой-то спрашивает…” Александр Александрович еще не встал – было раннее утро. Я прошел в его комнату. Высокий, с энергичным лицом, на вид еще молодой (хотя он не был слишком молод, так как принял участие в Гражданской войне в России уже в чине капитана), с типичной офицерский выправкой, которая сразу бросалась в глаза, он принял меня очень любезно, когда я передал ему мое рекомендательное письмо. Через несколько минут у нас завязался оживленный дружеский разговор. Трингам рассказал мне, что он сражался на стороне генерала Франко, куда отправился с началом красного мятежа в Испании; после войны получил испанское подданство и работал бухгалтером на большой фабрике в Мадриде. Он говорил, что им, белым русским, было очень трудно попасть на службу в дивизию в силу противодействия не испанцев, а немцев. Ему удалось устроиться лишь благодаря случайности: в последний момент оказалось, что в одной из частей недоставало людей для ухода за лошадьми, и его приняли конюхом. В дальнейшем же знание русского языка помогло ему сделать быструю карьеру. По его словам, из десятка с лишним русских, поступивших в дивизию, трое было убито, несколько человек вернулось в Испанию, задетые враждебностью немцев, остальные продолжали работать.

Но интереснее всего были для