Великая Отечественная. Военное детство в советской пропаганде и памяти поколения (на материалах Донбасса) - Владимир Юрьевич Носков

выделяет красным карандашом записи о взятии нашими войсками городов, в частности Киева, Смоленска, Рославля и др. Подобное выделение встречается кроме данного контекста только в трагической вести о смерти дедушки.

Начало освобождения УССР вызывает особо эмоциональные комментарии, пик которых приходится на освобождение Сталино – родного города для всего медперсонала госпиталя. 8 сентября 1943 г. Эна фиксирует точное время важного радиосообщения – 7 часов 20 минут: «…город Сталино – мой родной милый город. О, какая была у меня радость, и что творилось в госпитале: все плакали, целовались, поздравляли друг друга. Ну наконец мой родной город освободили!»[517].

Записи 1943 г. демонстрируют абсолютную уверенность Эны в победе, даже попытки вычислить день, когда она наступит. Ярким является эпизод, где девушка вместе с подругой Идой «измеряли масштаб по карте – до границы от Чернигова (он тоже наш) осталось 850 км». Подобный сюжет встречается в других интервью с детьми войны. Елизавета Александровна Зайцева (19382012 гг.) вспоминала: «Праздник был, когда побеждали наши войска, когда продвигались. В городах, даже в поселках были карты, на которых отмечали флажками освобожденные города»[518]. Александр Васильевич Ткаченко (1938 г. рождения) рассказывал, что его первое в жизни осмысленное воспоминание – это отец, который закрепляет на карте красный флажок, чем вызывает настоящий взрыв радости присутствующих. Впоследствии он узнал, что обозначенным городом был Сталинград[519].

Иные, более осторожные и тревожные настроения при такой же погруженности в военные события присущи М. Е. Галах-Мураевой, таганрогской девушке, воспитанной в семье партийной и научной интеллигенции, пережившей оккупацию, гибель родителей. Ее дневник опубликовали и проанализировали В. А. Агеева и А. А. Волвенко: «12 ноября 1943 г. <…> Но вот… передают последние известия. Взят крупный промышленный центр Украины – Житомир. Радостное чувство охватывает меня. Почти каждый день Красная Армия берет все новые и новые города, приближаясь к границе. Я знаю, что далеко еще не конец, враг хитер и коварен. Но все-таки это приближает конец и поэтому радует меня.»; «4 мая 1944 г. на фронтах затишье уже около 14 дней, что всех и меня, в том числе страшно волнует.»[520].

Война была общей бедой всего народа и каждого человека, она состояла из личных трагедий, среди которых – разрыв с родными, ранения или гибель близких. Эна на протяжении войны оставалась с матерью, но тяжело переживала невозможность быть рядом с больным дедушкой: «Получила мама письмо от дедушки, он пишет, что с ним очень плохо, и здоровье неважное. Но чем, дорогой мой, мы можем помочь тебе? Мы в этом совершенно бессильны»[521]. Смерть дедушки стала глубокой личной утратой, психологической травмой: «Бедный мой дедушка. Как ему хотелось умереть при своих детках, а умер совсем один в громадной больнице, которая не смогла спасти его жизнь. Никогда не забудем тебя наш милый отец и дедушка. Вечная тебе память дорогой горячо любимый дедушка!»[522].

Дневник раскрывает перед нами целый комплекс социальных представлений, настроений, стереотипов, зачастую происходящих из довоенного времени. Наиболее яркий пример – всеобщее увлечение авиацией в 1930-е гг. В записи, датированной 21 августа 1943 г., Эна Подольская описывает сцену, когда «пожилая официантка тетя Мотя, которая очень любила меня, говорила, что я очень похожа на Валентину Гризодубову и что я непременно должна стать летчиком». Примечательно, что на первый взгляд обычная реплика взрослого произвела глубокое впечатление на подростка, выразившееся в заочном ответе в дневнике: «Да. Тетя Мотя, вы отгадали мою заветную мечту. Я и без вашего совета чуть ли не с 6 лет мечтаю стать летчиком, но не знаю, осуществится ли моя мечта?»[523]. Можно предположить, что подобная степень внимания, помимо сожалений о мечте, которой не суждено сбыться, вызвали у девочки воспоминания о довоенном детстве. Следует отметить, что сверстники Э. П. Подольской в своих воспоминаниях о войне также указывают на увлечение авиацией и мечту стать пилотом. М. Н. Иванов (1925 г. рождения), переживший оккупацию в Приазовье, а после освобождения принимавший участие в боевых действиях, указывал, что «мечтал стать летчиком. В Мариуполе, до которого от нашего села всего тридцать пять километров, находился аэроклуб, и, насмотревшись там на самолеты, парашютистов, я решил стать летчиком»[524].

Авиация в 1930-е годы занимала совершенно исключительное место в жизни советского общества. Объективно авиатехника в то время являла собой вершину технологического развития общества, и соответственно приковывала к себе интерес во всем мире. Официальная пропаганда, пользуясь таким вниманием, сделала образ авиации символическим воплощением всей техники, прогресса и успехов социалистического государства[525]. Самые разные стороны довоенной жизни, даже быта наполнены соответствующей символикой – будь то фотоотчет о гастролях цирка «Шапито» с номером «Дрессированная собачка Джимми на аэроплане»[526] или репортаж о новогодних торжествах в Сталино: «Зайцы, деды-морозы, медведи, снегурочки – неизменные персонажи новогодней ночи – движутся рядом с парашютистами, летчиками, танкистами, шахтерами. Вот приближается гигантская елка на автомашинах. На ней все, что принесли нам последние годы: модели новых воздушных кораблей, достижения искусства и техники». А. И. Щербинин провел анализ учебных материалов по русскому языку и убедительно показал, сколь важное место в упражнениях и диктантах занимала авиационная тематика[527], тем более это касалось воспитательной работы. А. Михайловский в своем репортаже о начале нового 1939–1940 учебного года в г. Сталино описывает, как учительница 1-А класса Лариса Митрофановна Вернигора начинает первый урок: «Вырастете, и многие из вас станут летчиками, инженерами, врачами.

– Я буду командиром…

– А я буду летчиком, – раздается с задней парты.

– А о ком из летчиков вы слышали, ребята?

– О Чкалове.

– О Громове.

– Об Осипенко.

– О Водопьянове.

Ребята, перебивая друг друга, называют десятки имен Героев Советского Союза, отважных летчиков»[528].

Повседневная жизнь девушки в период войны, в первую очередь, была связана с госпиталем, но рабочие будни медицинского учреждения в дневнике подробно не описываются. Это можно объяснить соображениями самоцензуры. Можно утверждать, что девушка сознательно избегала описания всего связанного с работой госпиталя и иной имеющей военной ценности информации.

Так, в период проведения Свирско-Петразаводской наступательной операции (21 июня – 9 августа 1944 г.), эвакогоспиталь 3433, дислоцируемый в Паше, был перепрофилирован из туберкулезного в общехирургический и принял на себя значительный поток раненных бойцов. Главный хирург Карельского фронта А. А. Вишневский, в своем дневнике сделал запись, что сложность ситуации была сложной из-за ошибок армейских служб на этапе подготовки[529]. О масштабе проделанный персоналом госпиталя можно судить из наградного листа начальника госпиталя: «На госпиталь с туберкулезным профилем была возложена функция сортировочного госпиталя… Силами госпиталя была построена речная пристань для приема раненых водным транспортом, прирельсовая рампа