Российский колокол №7-8 2019 - Альманах Российский колокол

Истошно, по-дитячьи взверещав, метнулась малая скотинка к берёзовому стволу, скакнула на него. Цепляясь за кору когтями в обезумевших скачках, взлетела раненая тварь в развилину, застыла.

Ичкер отбросил луч от белого ствола, уткнул его в листвяную прель. Втянул сквозь зубы воздух, дрогнул: страдание зверька вонзилось в мозг. Под слепящей спицей на тропе разгоралась листва. Ичкер затоптал огонь, нажал на кнопку в третий раз, вновь преобразуя лазер в свет. Поднял его к берёзовой развилке. Зверёк дрожал всем тельцем, сочилась сукровица из ранки. Лупастые гляделки полыхали изумрудами, короткий куцый хвост всполошённо метался метрономом. Поблёскивала слюна на двух клычках, подёргивались на лопатках два лежачих уха, когтистые лапки вцепились в древесную кору. Неведомый гибрид из зайца с кошкой дрожал в мертельном ужасе.

Ичкер вбирал уродца в память. Беспокойно и гулко частило сердце: здесь поработал Гроссман? Состоялся симбиоз двух величайших профи, который он так тщательно готовил?

…Тропа текла за спину. Глаза, привыкнув к темноте, выхватывали из неё знакомые извивы и приметы: две берёзовых белоснежных близняшки, раздавшиеся в толщину, справа. Дубовая коряга тянула к человеку крюки сучьев – слева. На ней – квадратная желтушная таблица:

«Стой! Запретная зона! Проход воспрещён».

Ещё пять-шесть шагов – и первая «таможня» для разделения двуногих и четвероногих. Ичкер всмотрелся в тьму кустов, прошитых намертво шипованной лозой. Едва приметным сизым светлячком мерцал в их глубине глазок сторожевого индикатора. Здесь было всё на месте. Тогда – вперёд, к «таможне». Он сделал несколько шагов, сжимая расстояние до дуба. В его огромном, в два обхвата, тулове зиял овал дупла.

Ичкер, готовясь, напружинив торс, переступил контрольную границу. Но, даже приготовленный, едва успел пригнуться: из черноты дупла с визгливым воплем: «Кр-р-ряз-з-зь!!» – метнулась чёрная крылатая химера. Матёрый крючконосый филин просвистел над головой, слегка задев удушливой струёй паралитического газа. Свершив разбойный выпад, механокукла ринулась обратно, спружинив, исчезла в логовище.

Упавший на тропу двуногий – посвящённый, чихнул и усмехнулся. Представил ситуацию с приблудным чужаком: удар в лицо когтями и вброс удушливого газа в ноздри. Нахальный любознатец, проигнорировав запретную таблицу, истерзанный соплями, кашлем, рвотой, уже не сунется сюда вторично. Тех, кто осмелится на продвиженье дальше, ждала стрела из арбалета, затем пули. И, наконец, трясинное болото, куда уткнётся и где утонет тропа.

Ичкер вернулся. Все выходящие из Зоны имели пульт, которым выключали индикатор. После чего «свой» проходил без приключений, без обстрелов.

Нынешний двуногий такого пульта не имел. Сел на тропу, чихнул ещё раз. Засмеялся. Система примитивна, устарела, из прошлого столетия, но всё ещё работала. С разнеженным, глубинным наслажденьем Ичкер втянул в себя, отсмаковал озоновый нектар Отеческого бора. Он наконец был дома – пока в его прихожке. В сам дом непрошеных двуногих не пускали.

Что ж, надо стать четвероногим. Он вытащил из портфеля четыре трубчатых копыта. Приладил их к рукам, ногам. И двинулся размеренным лосиным шагом по тропе. Бесстрастный примитивный глаз «считалки»-индикатора, пересчитав квартетность ног, столь же бесстрастно пропустил его, оставив без оповещенья в своих гнёздах бандито-филина, и арбалетную стрелу, и пули автомата.

* * *

Тропа, блистая алмазной россыпью предутренней росы, уткнулась в ядовито-зелёную болотную щетину. Бесследно утонула в ней. Ичкер поднялся с четверенек, встал на ноги, стянул с конечностей копыта, которые помогли пройти лазерный контроль перед тропой. Срезал лозину. Отмерил три шага вправо от тропы. Ткнул палкой в трясинную жижу и ощутил под ней твердь дюралевого настила. И здесь всё осталось прежним. Ступил на твердь, пошёл по ней, утопая в ряске по щиколотки. Луч фонаря выхватывал из волглой тьмы ориентиры: уродливость разлапистых коряг, семейство высохших осин.

Метрах в пяти в ночи нечто глубинно, тяжко чавкнуло, зашлёпало навстречу. Ичкер метнулся пальцами к пластине на груди, нащупал кнопку, готовясь преобразовать фонарный луч в нещадность лазерной шпаги. В крови вскипал адреналин: неведомая плоть источала явно ощутимую эманацию разума. Нащупал фонарём источник звука, вгляделся, фиксируя в болотном разливе некое исчадье из трясины.

Облитая лучом, задышливо хрипя, цепляясь брюхом за коряги, к нему ползла пятнистая кикимора размером с бультерьера. На жабьей морде пучились, горели краснотой три глаза, торчали из губастой пасти два клыка. Свалявшаяся шерсть вперемешку с гроздьями пиявок свисала клочьями с хребта. Жабособака приближалась, выхрипывая дикоречевую мешанину. В ней всё разборчивее креп смысловой стержень:

– Х-р-рто-о-оя…хте-е-е-я-я…

Кикимора нащупала настил под ряской. С тяжеловесной грацией взгромоздилась на него. Застыла в трёх шагах перед Ичкером. Фонарный луч бил ей в глаза. И круглые чёрные зрачки в них лениво сузились в три вертикальных щели. Под жабьей мордой свисали с зобастой шеи пять пиявок. Перед мордой всполошённо плясала в фонарном луче стайка потревоженных стрекоз. Из рта гибридного мутанта выстрелил белесый трубчатый язык, ухватисто поймал липучим кончиком крылатое тельце стрекозы и вместе с ней, свернувшись, втянулся в красный хищный зев. Из ряски вывернулась гибкая спираль ужа, метнулась вверх овальною головкой и с хрустом оторвала пиявку от шеи. Заглатывая чёрный хвостик, змея шлёпнулась в воду, плеснув ряской, и исчезла. Мутанта передёрнуло, зоб жабосуки часто заколыхался.

– При встрече полагается приветствовать друг друга! – Ичкер присел на корточки. – Рад видеть вас, красотка. Ну здравствуй. Гутен таг. Хелоу. Салам алейкум. Svaagata М Каг. («Приветствую твое появление». – санскрит)

– Др-р-расту-у-у…ху-у-т-т-тен-та-а-ах, – пронизанное человечьей речью, содрогнулось всем телом зоосугцество, выуживая из памяти заложенные туда приветствия.

– Предпочитаешь русский и немецкий. Ну умница, ну полиглотка. Благодарю за весть, ты подтвердила окончательно: здесь куролесил Гроссман, твой творец, наместник Бога на земле! Спасибо, лапочка, иль данке шён.

– Паси-и-и-по-о-о… танке шё-ё-о-о-он!! – Переступила лапами, подняла тулово над ряской ночная собеседница. Общенье с новым богом, облившим её светом, дарило неизведанный ещё восторг.

– В тебе рефлексы говорящего попугая или зачатки разума? Не понимаешь? Ты жабо-сапиенс иль попугай болотный? Чего ты хочешь?

– Хоче-е-еш-ш-ш… хочу-у-у… хочу-у-у хр-ртоя-я-а-а-а… хде-е-е-я-я-а-а?

– Что-что? Ещё раз.

– Хр-р-р-т-о-о-о я-я-яа-а-а… хде-е-е-я-яа-а-а, хр-то-о я-яа… хде-е я-я-а-а!! – Сжигало неистовое возбужденье первобытный разум, он требовал ответа: кто он, вдруг осознавший сам себя? Где он? И почему один? Зачем вокруг зелёная трясина, бесчисленная хищность присосок, болезненно впивающихся в кожу? И кто эти проворные жгуты, которые выпрыгивают из воды и отдирают их?

Ичкер с пронизывающей лёгкостью вошёл под жабий череп. И сострадательно ощутил неистовое трепыханье мысли. От необъятного могущества Вселенной, от главного вселенского пульсара – Разума – бесцеремонно оторвали малую частицу и заточили в костяную клетку, где по-хозяйски нагло верховодили рефлексы и инстинкты.