Опричнина Ивана Грозного. Что это было? - Сергей Владимирович Бахрушин

Представления русского православия XVI в. по этому вопросу можно охарактеризовать так. После смерти и совершения всех обязательных для христианина погребальных обрядов душа переходила в загробный мир с некоторым балансом грехов и добрых дел. Истинная ценность тех и других никому не известна, она будет установлена «вечным судьей» на «страшном суде». Но баланс грехов и добрых дел может быть улучшен при помощи молитв живых за умерших. Молитвы должны быть направлены в первую очередь святому патрону, имя которого носил умерший, чтобы заручиться его представительством и заступничеством на «страшном суде».

Однако молитвы мирян, родных и посторонних, совершенно недостаточны. Нужно было уметь молиться, молиться регулярно и быть, наконец, авторитетным молельщиком. У мирян этих качеств не было, их молитвы были, как говорилось, недоходчивы. Действительное заступничество святых могла обеспечить только церковь. К ее помощи и должен был обращаться христианин. Обычные службы и поминания – третины, девятины, сорокоусты и годины – справляли все, даже люди с самыми ограниченными средствами, но заветным желанием всех п каждого было учредить вечное поминанье.

Его поручали, по мере средств, духовенству приходских и соборных церквей, но обыкновенно предпочитали доверять монастырям. В монастырях, особенно в крупных, производство душеспасительных молитв было поставлено на широкую ногу, истово, неуклонно по заведенному монастырскому уставу, «во веки веков, доколе святая обитель стоит». С утра до вечера сменные монахи читали под стеной алтаря так называемый «подстенный» синодик. Прочитав его «от доски до доски», перевертывали книгу и начинали ее перечитывать вновь. Такая организация поминания вызывала доверие у вкладчиков и обеспечивала монастырям постоянный приток пожертвований.

Богатые люди, не удовлетворяясь вечным поминанием, учреждали, сверх того, особые службы в памятные дни (в дни рождения, именин пли смерти) и ежегодные кормы – угощения в эти дни на всю монастырскую братию и нищих.

Ставки за внесение одного имени в вечный синодик по монастырям были различные. В мелких монастырях они устанавливались по соглашению. В таком крупном и высокочтимом монастыре, как Троицко-Сергиев, ставка была «уложенная» – 50 руб. Чтобы дать представление о реальной ценности этой ставки, достаточно сказать, что за 50 руб. в середине XVI в. можно было купить в замосковных городах участок земли десятин в 75–100. Учреждение кормов малых, средних и больших стоило, конечно, много дороже.

Во вкладной книге Троицкого монастыря можно видеть интересные примеры того, как малосостоятельные люди выплачивали с трудом «уложенные» 50 руб. Бывало, что такой вкладчик при жизни давал рублей 20, через много лет доплачивал вещами и хлебом еще рублей 20, а после его смерти дети доплачивали все, что не хватало до 50 руб. Только после этого монахи записывали его имя в вечный синодик и принимали обязательство поминать вечно, «доколе святая обитель стоит», а из синодика имени вкладчика «не выгладить», т. е. не вытереть.

Представления царя Ивана о судьбе опальных «на том свете»

Воззрения царя на загробную жизнь и «страшный суд» ничем не возвышались над представлениями его современников, а щедростью относительно монастырей он далеко превосходил своего скупого отца и даже богомольного сына Федора.

В известном послании в Кириллов монастырь царь Иван высказал свой взгляд на значение богоугодных дел в устроении душ на том свете. С искренним негодованием и нескрываемой злобой писал он о том, что кн. Воротынская, сосланная с мужем в Кириллов монастырь, поставила над гробницей мужа церковь. По мнению Ивана, это «гордыня есть и величания образ», так как «еще подобно царьстей власти церковию и гробницею и покровом почитатися». Но это его побочная мысль, а главное, что его возмущало, это то, что «над Воротынским церковь, а над чюдотворцом (т. е. над Кириллом, основателем монастыря. – С. В.) нет; Воротынской в церкви, а чудотворец за церковью. И на страшном спасове судище Воротынской да Шереметев выше станут (чудотворца Кирилла. – С. В.): Воротынской – церковью, а Шереметев – законом».

Относительно Шереметева царь Иван допустил насмешку довольно скверного пошиба. Шереметев, живя в монастыре, допускал в своей келье отступления от устава, данного монастырю Кириллом. Царь Иван, преувеличивая все по своему обыкновению, находил, что Шереметев отменил кирилловский устав и дал монастырю свой «закон», что дает ему шансы стать на «страшном суде» выше чудотворца Кирилла.

Политические памфлеты князя Андрея Михайловича Курбского и царя Ивана дают ценный материал для характеристики взглядов царя Ивана на «страшный суд» и вообще для понимания всей обстановки происхождения Синодика опальных. Оба автора, исчерпав все средства поражения противника – тонкую иронию, грубую насмешку, брань, аргументы из истории и священного писания, неизменно возвращаются к последнему и самому сильному аргументу – к идее возмездия на «страшном суде».

Кн. Курбский в первой «епистолии» в самом начале, как бы пораженный безмерностью злодеяний Ивана, восклицает: неужели ты мнишь себя бессмертным, неужели прельщенный «небытной» (небывалой) ересью, отрицаешь страшный суд и не боишься возмездия? «Избиенные тобою, у престола господня стояще, отомщення на тя просят; заточенные же и прогнанные от тебя без правды от земли ко богу вопием день и нощь… Писание сие, слезами измененное, во гроб со собою повелю вложити, грядуще с тобою на суд бога моего Иисуса Христа».

Второй памфлет кн. Курбского, «краткое отвещание» на «широковещательное и многошумящее» писание царя Ивана, проникнуто холодным презрением. Курбский пишет, что хотел было и мог бы дать отповедь на каждое слово, «но удержах руку со тростию сего ради яко и в прежнем посланию своем написах ти, возлагаючи все сие на божий суд; и умыслих и лучше рассудих зде в молчанию пребыти, а тамо глаголати перед местом Христа моего со дерзновением, вкупе со всеми избиенными и гонимыми от тебя…».

Последнее письмо Курбского написано через 15 лет, когда Стефан Баторий взял Полоцк, московские войска потерпели поражение под Соколом, и началась катастрофа последних лет царствования Ивана. На этот раз Курбский пишет спокойно, с искренней скорбью напоминает Ивану первые годы царствования, «в них же блаженне царствовал еси», и убеждает его опомниться, пока душа «не распряглася от тела» и не пришла смерть.

Царь Иван в своих контрпамфлетах на обвинение Курбского в «небытной» ереси пишет: «Судителя ж приводишь Христа, бота нашего, между мною и тобою, и яз убо сего судища не отметаюся. Он убо, господь бог наш, судитель праведен, испытан сердца и утробы, и вся наша помышления во мгновение ока нага и явственна перед ним». Находя во взгляде Курбского на «страшный суд» ересь («будущее судице зде проповедуешь»), царь Иван писал: «Аз же исповедаю и вем, яко не токмо