Перечитывая молчание. Из дневников этих лет - Евсей Львович Цейтлин

«Зона ответа» – название еще одной, важной для Николая Бокова книги. Он написал ее, вернувшись в мир «приличных» людей.

Удачной ли была его писательская судьба? В эмиграции литератор почти неизбежно теряет своего читателя. А нового – не находит. К счастью, Бокова это коснулось не в полной мере. Он печатался в журналах русской эмиграции, двухтомник его произведений вышел в России – неважно, что в провинции, в Нижнем Новгороде, маленьким тиражом. При этом Боков давно уже писал и публиковался по‐французски. И даже получал французские литературные премии.

В годы нашего общения он был еще не стар. Но постоянная тема его последних писем – вплотную приблизившаяся старость. Николай хотел сделать старость предметом художественного исследования. И, может быть, победить ее? («Интересно, если написать книгу о старении и о старости, будет ли кто‐нибудь ее читать? Тем, кто еще не… – “не мое дело”… Тем, кто уже – “сами все знают”».)

Ему казалось: приходит старость. А это стучалась в его двери смерть.

*

…За семь лет полностью обновляется организм человека. И мы начинаем все чаще повторять слова, которые услышал от Создателя наш праотец Авраам: «Встань и иди!» Все так. Однако далеко не сразу видишь логику в том, что мы порой пугливо называем Судьбой.

Случайно ли то, что именно через семь лет я оказался в Америке? Внешняя причина новой эмиграции очевидна: в Чикаго жили престарелые родители жены; они нуждались в дочери, а дочь боялась никогда больше не увидеться с ними. Но случайно ли то, что именно здесь, в США, я снова встретил «одиноких среди идущих», узнал продолжение их историй?

*

Одинок человек, совершающий свой выбор.

Одинок человек, задумавшийся о своем пути.

Одинок литератор, ищущий свое, единственное, слово.

Одинок человек молящийся.

Каждый, кто одинок, вверяет свою судьбу Всевышнему. И только Он способен помочь.

*

Статьи в русскоязычных изданиях Израиля; авторы красноречиво доказывают: после обряда обрезания потенция мужчины не уменьшается. Статьи написаны как речи адвокатов. Потому у проницательного читателя закрадывается сомнение. Ведь нет дыма без огня. Могу подтвердить: сомнения напрасны. Но в том ли собственно дело? Обрезание (брит‐мила) – знак вечного союза еврея со Всевышним.

Я сделал обрезание в Израиле в январе 1992 года. Холодным хмурым утром, в номере иерусалимской гостиницы. Мне шел сорок четвертый год.

Во время обрезания еврею дают имя. Детям имя выбирают родители. Взрослый человек выбирает себе имя сам. Я ничуть не задумался: Иегошуа. В дореволюционной России имя Иегошуа часто переделывали в Евсея.

А что в Торе? В преддверии смерти нашего пророка и учителя Моисея Всевышний поручил одному из его питомцев – Иегошуа – привести народ в землю Израиля.

*

Взял интервью у многих людей. Задавал неудобные вопросы, чтобы пробиться в тайное тайных человеческой жизни. Однажды моя подруга профессор Ирена Вейсайте (юная узница Каунасского гетто, ставшая потом обладательницей многих международных наград) посоветовала: «Вам надо обязательно проинтервьюровать самого себя».

*

Неожиданно это оказалось трудным. Подготовив вопросы, начинаю отвечать. Но почти каждый раз… засыпаю. Сознание отталкивает самоанализ? Рассказываю об этом Григорию Яблонскому (известному химику, с которым познакомился еще в 68‐м году в новосибирском Академгородке. Тогда Яблонский был одним из организаторов знаменитого съезда бардов; cейчас, в Америке, он – профессор нескольких университетов, автор оригинальных научных концепций и не менее оригинальных коротких рассказов, построенных на парадоксах мышления). Нет, он не удивлён, вспомнил: «Лет 50 тому, в конце 60‐х гг., мне пришёл в голову вопрос, показавшийся интересным: “Почему человек не смеётся, когда сам себя щекочет?”, ответа я до сих пор не знаю».

*

Заменят ли эти заметки несостоявшееся интервью?

*

Помимо прочего. Для чистоты эксперимента было бы правильно описать свою сексуальную жизнь. Раннее и неуклюжее начало, ошибки, которые делали юные, обремененные застенчивостью люди. Нет, для этого мне не хватает смелости. Уже написал две страницы и – стер. Кого я стесняюсь? Жены? Надеюсь, сумел бы объяснить ей необходимость этих эпизодов в своих записках. Возможных читателей, среди которых будут знакомые? Признаюсь: мне уже давно безразлично любое чужое мнение. Мне будет неприятно, если эти странички прочтет дочь. Для детей их родители всегда безгрешны.

*

И снова вспоминаю слова Ребе Рашаба: люди состоят из трех слоев. Есть «внешний человек». Есть «средний человек». Есть «внутренний человек». Сколько бы ни испытывала, сколько бы ни ломала нас жизнь, лишь первые два слоя могут быть повреждены. Внутренний же человек никогда и ничем не может быть исковеркан.

Пытаюсь пробиться, прорваться к нему.

*

Наше вечное противостояние энтропии – мрачной силе, которая уничтожает следы человека.

Вот интересное предложение, пришедшее в редакцию публицистического и литературно‐художественного ежемесячника «Шалом», который я редактирую: надо создать Интернет‐энциклопедию, где будут статьи о самых обычных людях. «Поэзия обычной судьбы объясняет время».

*

«Я» или «он»? В дневнике это очень важно. «Я» означает полное растворение в материале. «Он» добавляет дистанцию, отстранение.

Время от времени выбираю местоимение «он», потому что наблюдаю себя со стороны.

*

Это пришло во время занятий йогой. Обойдусь без подробностей. Те, у кого была подобная практика, поймут меня сразу.

Взгляд на себя как на другого. Появляется дистанция. Исчезает жалость к себе.

*

Тамара Владимировна Иванова (бывшая жена Бабеля, вдова Всеволода Иванова), заботливо и мудро наставлявшая меня, почти мальчика, в самом начале 70‐х говорит мне почти о том же: «Большинство людей не видят себя со стороны. Отсюда их беды».

*

Беда многих писателей в том, что они не могут выстроить дистанцию между собой и героем.

*

Три мои книги о Всеволоде Иванове. Самая первая – «Беседы в дороге. Литературный наставник, критик, редактор» (Новосибирск, 1977).

*

«Неожиданный Всеволод Иванов!» – не раз восклицали его современники. Всю свою жизнь этот «оппозиционный классик» советской литературы уходил не только от догм соцреализма – от самого себя прежнего. «Умер очень большой, не прочтенный нами писатель», – как всегда, парадоксально и пронзительно, закончил свои воспоминания о нем Шкловский. Здесь все правда. Иванов оставил после себя целое собрание неопубликованных, ярких, во многом экспериментальных книг.

«Неожиданный Всеволод Иванов!» – повторил и я: оказалось, в одном из московских архивов хранится около трехсот не известных читателю рецензий мастера на произведения молодых авторов. Да, Иванов был зорким и мудрым литературным наставником. Он учил начинающих писателей многому – в том числе и художественному поиску, вечному сомнению, которое так важно в искусстве.

В своей книге я пытаюсь восстановить «школу Иванова, понять ее основу». И,