Форточница - Натали Лавру

– Не такой уж это праздник, чтобы его отмечать, – сказал Костя. – Поедем в деревню к маме. Помогу ей выкопать картошку.

– Я не хочу к твоей маме! – вырвалось у меня.

– Тебе нечего бояться. Обещаю, что не оставлю тебя с ней одну.

– Хм… – перспектива ехать к Светлане Изверговне совсем не прельщала.

– Наташ, она заболела. Мама у меня одна, и другой уже не будет. Так что мы с тобой съездим, поможем ей с огородом, а заодно и немного отпразднуем мой день рождения, – решил он.

Пришлось согласиться. Куда деваться?

***

Вечером среды, перед Костиным днём рождения, мы закупались продуктами в нашем местном гипермаркете.

Костя ушёл выбирать мясо на шашлыки, а я стояла у полок с хлебом и раздумывала, какой батон выбрать. Ничего я в них не смыслю и вообще за свою нищенскую юность столько сухарей налопалась, что глаза не глядят на хлеб.

Вдруг за моей спиной прозвучало издевательское:

– О, детдомовская побирушка. Что, на хлеб наш насущный пришла посмотреть? Слюнки, небось, текут?

Маркелов. Тварь.

Этот бархатный голос с язвительными нотками я не забуду никогда.

Стою к нему спиной, смотрю на свежий Дарницкий хлеб, завёрнутый в пакеты…

Скажу вам, что это опрометчиво – оскорблять девушку, которая успела пожить и на улице, и в детдоме. Тут как с уличными котами: яйца целы, рефлексы дикие, характер, драками закалённый.

Моя рука, не спросив у мозга, схватила за хвостик пакет с батоном и ка-а-ак хлестанёт с разворота! И прямо по самодовольному маркеловскому мордасу. Точно в цель!

Пакет, надо сказать, оказался надёжный, крепкий. Да и батон увесистый, хороший. Надо брать. Пожалуй, я пересмотрю своё отношение к хлебу. Съем его как ценный трофей.

Вот было бы эпично, если бы Герман получил леща лещом. Я знатно пожалела, что стояла не в отделе рыбы. Ничего, в следующий раз найду орудие посущественнее хлебушка.

Маркелов от неожиданности раскрыл рот, отступил на шаг, а там…

Я даже не успела ничего понять.

Бугаистый мужик, ставший свидетелем происшествия, развернул моего бывшего одноклассника к себе лицом и тоже втащил ему по физиономии, только уже не хлебом насущным, а мясистым богатырским кулаком.

– Бать, ты чего? – жалобно простонал Маркелов, согнувшись пополам.

«Опа-па, да это же его папочка!» – дошло до меня.

А действительно, похожи: голубые глаза, нос, губы, рост…

– Здесь нельзя драться! – громко возвестила пекарша, но маркеловский папаша так зыркнул на неё, что та мигом юркнула за ширму.

– Я тебя самого сейчас в детдом отправлю, щенок ты поганый! – выругался отец Германа. – А ну извиняйся!

– Извини, – буркнул мне тот, но чисто чтобы от него отвязались.

Я хотела было молча удалиться, но тут пришёл Костя.

– Что опять произошло? – спросил он.

Ответил ему отец Маркелова:

– Да вот, этот сопляк в детдом захотел – жизни настоящей хлебнуть, – и обратился к сыну. – Я из тебя дурь-то выбью! – как бы в подтверждение своих слов он отвесил Герману звонкий подзатыльник. У того аж патлы подпрыгнули на голове.

– Ай! – воскликнул Герман. – Хватит! Ты же меня позоришь!

– Это ты меня позоришь, сопля недоделанная! – прогремел его отец и повернулся ко мне. – А вы, барышня, простите. Видимо, мало я его порол в детстве.

Я посмотрела на Костю молящим взглядом, чтобы он увёл меня отсюда.

Мы ушли, но осадочек остался. Неужели на мне прям написано, что я никому не нужная сирота?

Хотя и Маркелову, если уж так разобраться, не слишком повезло: стоял тут, весь такой жалкий, униженный. Суровый у него батя. Вряд ли с таким поделишься переживаниями.

– Да уж, у тебя талант притягивать к себе приключения, – сказал Костя.

– Угу, – буркнула я в ответ.

А что ещё говорить? Так себе талант, если честно. Удовольствия от него – фиг целых хрен десятых. Зато проблем – как мусора на городской свалке.

Дальше я таскалась по магазину за Костей и не принимала участия в выборе продуктов. Даже какой будет торт и пирожные – всё равно.

***

– Наташа? – обратился ко мне Костя, когда мы уже погрузились в машину. – С тобой всё в порядке? Ты какая-то грустная.

– Да нормальная я, – ответила ему и отвернулась к окну.

– Что он тебе сделал?

– Ничего.

– Наташа? – повторил Костя.

– От дерьма собачьего ничего, кроме гадостей, ждать не приходится. А если ты хочешь поговорить о нём, можешь встретиться с его папочкой, – недовольно высказалась я.

– Невоспитанные люди – это не повод грустить, верно? – Костя взял меня за руку и улыбнулся мне. – А то ты даже на торт не посмотрела. Это на тебя не похоже.

– Всё равно твой день рождения только завтра, и твоя мама спрячет его в холодильник, – ответила я.

– Пирожные можешь съесть прямо сейчас.

– Ну, – задумалась я, – если только одно…

***

Можете ли вы представить себе худший день рождения, чем копание картошки?

Светлана Изверговна пожаловалась, что она совсем еле ноги волочет, а с завтрашнего сентября обещают затяжные дожди, и… Костя с самого утра взялся за лопату.

Нет, ну я всё понимаю: он единственный сын у мамы, но в день-то рождения…

Я надеялась, что мы с Костей выберемся в лес по грибы, погуляем, но ведь нет же: припахали.

Шесть соток картошки. Шесть! Они её продавать, что ли, собираются? Какой вообще смысл столько садить? Не легче ли купить в магазине?

Так как стругать салаты с Костиной мамой мне не хотелось, то я отправилась разделить со своим попечителем горькие шесть соток. Всяко лучше, чем сидеть, потупив глазки, под строгим недовольным взглядом Светланы Изверговны.

Костя, несмотря на мелкий моросящий дождик, разделся до пояса.

– Гуманитарная помощь, – объявила я и начала копать гряду с другого края.

Так, за пахотой, мы провозились до обеда.

***

Пока Костя принимал душ, я спросила у его мамы:

– Светлана Георгиевна, а зачем вам столько картошки?

– Да по привычке садим. Раньше всей семьёй ели, а теперь вот только мы двое остались, – посетовала она. – Косте-то надо уже семью. А мне вот внуков хочется.

– А как вы будете с внуками возиться, если болеете и еле переставляете ноги? – спросила я и тут же поняла, что зря это ляпнула.

– Тебя, приживалку, никто не спрашивал! – загорелась гневом Светлана Изверговна. – Присосалась к нему, как пиявка, и тянешь из него кровь! У тебя-то вся жизнь ещё впереди, а он уже весь седой ходит! Знаешь, как болит материнское сердце, глядя на него? Так что помалкивай и не высовывайся!

«Беги!» –