Прислушайся к музыке, к звукам, к себе - Мишель Фейбер

группы King Crimson. Эндрю Пауэлл, который работал над оркестровыми аранжировками для Cockney Rebel, приложил руку к струнным партиям. Бэк-вокал записывали Барри Сент-Джон и Лиза Страйк, чьи имена я замечал на множестве других пластинок. Теперь мой мозг отказывается запоминать имена бэк-вокалистов и аранжировщиков. В лучшем случае в памяти остается имя главного исполнителя.

Альбом Just A Boy до сих пор хранится в коллекции, потому что у меня не хватило духу его выбросить и потому что мне нравятся симпатичные иллюстрации в буклете. Я много десятилетий не проигрывал эту пластинку, но мне и не нужно: каждая нота, каждый вокальный прием выжжены в моем мозгу как наследие времен, когда у меня было всего тридцать-сорок альбомов.

Сейчас у меня дома тысячи часов музыки, которую я никогда не смогу узнать так же досконально, как знаю Just A Boy. Бóльшая часть этой музыки – сложный для восприятия авангард. Меня пока не поразила болезнь Паркинсона, и я не перенес обширного инсульта, который наполовину парализовал бы меня. Этот период жизни может начаться в следующем месяце или даже сегодня вечером.

Если со мной вдруг случится такое несчастье, вполне вероятно, что музыка, которая заставит мой мозг светиться, как рождественская елка, а мое тело распрямиться в инвалидном кресле, которая высвободит мой сдавленный голос и позволит подпевать, отгоняя прочь весь гнев и тоску по мечтам о бессмертии, окажется как раз той самой песней Лео Сейера, где он горюет: «Я был всего лишь мальчишка / Теперь-то я понимаю» (I was just a boy / I know better now).

Я держусь за фантазию о том, что долгожданное утешение мне принесет космическая меланхолия Astral Disaster. Может быть, я проведу последние годы жизни в наушниках, переслушивая всю эту странную дрянь, которую собрал.

Вот бы мне повезло.

Легкое искажение от эхо

В старые добрые времена, когда еще не было усилителей, цифровых устройств задержки сигнала, акустических диффузоров, мембранных поглотителей и штукатурки со стекловолокном (то есть до совсем недавнего времени), люди ездили повсюду и играли музыку в определенных местах просто потому, что им нравилось, как она там звучит. Так у места появлялась репутация, туда приезжали другие музыканты. С того самого дня, как первый Карузо среди гоминидов представил на суд публики свой йодль в большой пещере, окруженной низкорослыми деревьями, создатели музыки увлеченно исследовали, каким образом различное окружение добавляет магии их трелям, уханью и треньканью.

Магия – это на самом деле наука, но между ними всегда будто пролегала пропасть.

Поначалу у людей не хватало знаний и инструментов, чтобы понимать, как работает звук, а позднее большинство из нас предпочли сохранить таинственность и стали относиться к пугающе гулкому собору с тем же трепетом, с каким мы относимся к творениям природы – пещерам и каньонам.

Справедливости ради стоит заметить, что здания – тоже сложные экосистемы, которые часто начинают вести себя неожиданно. То и дело архитекторы или каменщики озадаченно смотрели на звуковых призраков, висящих под стропилами. Как они здесь оказались? Мы сами их пригласили. В нашем представлении о том, как следует строить дома и дворцы, визуальная составляющая превалирует над звуковой. Существуют специалисты, которые могут объяснить геометрию распространения звуковых волн и поглощающие свойства мебельной обивки, но если мы сами не такие специалисты, наше внимание уплывет, как только цифры и графики станут слишком сложными. Мы можем даже заткнуть уши, не желая, чтобы магию низвели до математических формул.

Если сочтем акустику помещений своего рода сверхъестественной загадкой, мы заметим, что иногда магия может работать в обратном направлении: некоторые места способны убить музыку. Вы можете быть величайшим певцом, но стоит вам раскрыть рот в определенном помещении, и вас едва услышат люди, стоящие в нескольких метрах. Всех будет отвлекать болтовня галерки или шум кондиционера, или звук кофемашины в отдалении, или невидимое облако отчаяния.

Это тоже наука.

°°°

Звук, который вы слышите, когда разговариваете, надев шерстяную шапку в снежный день, инженер звукозаписи назовет «сухим», без реверберации. Ваш голос пытается вызвать вибрацию в воздухе, но тот не в состоянии поддержать ее. Знаменитый слоган на рекламном плакате к фильму «Чужой» в сжатом виде описывает происходящее в безвоздушном пространстве, в бесконечной пустоте за пределами газовой оболочки нашей планеты: «В космосе никто не услышит твой крик».

И наоборот: если вы окажетесь в мавзолее Гамильтона в пятнадцати милях к юго-востоку от Глазго, запретесь в оформленном в римском стиле склепе мистера Гамильтона и крикнете: «Бу!», вы будете слышать реверберации вашего крика до пятнадцати секунд. Но еще лучше раздобыть разрешение забраться в бывший секретный топливный склад ВМФ Великобритании в Инчиндауне, Инвергордон, где вы сможете наслаждаться отражением изданного вами звука в течение семидесяти пяти секунд – это самая долгая реверберация в мире. Моя подруга и композитор Люси Тричер, которая выросла в этих местах, ездила туда в 2019 году, стояла в туннелях, которые когда-то были заполнены миллионами галлонов нефти, и пела.

Эхо – это ужасно весело. Дети его обожают. Несколько раз в неделю я отправляюсь на прогулку по маршруту, который проходит через подземный переход под железной дорогой. Нередко я встречаю там маленьких детей, гуляющих с мамами. Дети кричат и топают ногами, приходя в восторг от того, как резонируют звуки в этом мрачном подземелье. Иногда они пытаются повторить фокус, выйдя на поверхность, и разочарованно оглядываются, когда не слышат эха. «Это работает, только когда мы внутри», – объясняет мама.

А вот Эдуард, принц Уэльский, сын королевы Виктории, вовсе не обрадовался эху на открытии Лондонского королевского зала искусств и наук имени Альберта в 1871 году. В статье, опубликованной в The Times, говорилось: «Его королевское высочество медленно и четко читал обращение, однако звуки его голоса были слегка искажены эхом, которое внезапно начало доноситься из органа или картинной галереи и повторяло слова с насмешливой интонацией, в других обстоятельствах показавшейся бы забавной».

Альберт-холл был построен в память о любимом супруге королевы Виктории, скончавшемся несколькими годами ранее от болезни – вероятно, от рака желудка или болезни Крона, – которую медицина XIX века была не в состоянии распознать. Акустическая наука XIX века была, судя по всему, столь же беспомощна: архитекторы могли бы воспроизвести дизайн помещений, известных хорошим звучанием музыки, но вместо этого решили построить роскошное сооружение в духе империализма. Пусть у проклятых французов есть Цирк д’Ивер, англичане должны превзойти их поистине монументальным амфитеатром.

Эхо оказалось столь навязчивым, что владельцам здания пришлось вскоре испортить его визуальное великолепие, натянув под