Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

Плоть для Толстого так же «свята», как и дух. «Тело — храм Духа», — любил говорить он. Важно только, чтобы последний управлял первым.

Именно с такой постановкой проблемы столкнулся Толстой, читая диалог «Федон». Молодой писатель особо выделил мысль Сократа о том, что не видеть руководящего значения духовного начала в человеке,

«значит не различать» истинной причины и того, «без чего причина не могла бы быть причиной»[93].

В повести «Юность» восставший Дух заявил о себе как всепобеждающая сила:

«Благой, отрадный голос… вдруг смело восставший против всякой неправды, злостно обличавший прошедшее, указывавший, заставляя любить ее, ясную точку настоящего и обещавший добро и счастие в будущем, — благой, отрадный голос! Неужели ты перестанешь звучать когда-нибудь?» (2, 85).

Этот внутренний, благой и отрадный голос, идущий от потребности души в «чистоте нравственного чувства», стал камертоном для всех произведений Толстого. Надо заметить, что этот дух, нечто невидимое, которое управляет благими намерениями человека, сродни тому, что ученые обозначают у Сократа как «сократовский даймоний». Думаю, в этом ключе следует рассматривать и категорический императив Канта. Есть некая высшая сила между нами и Богом, призывающая к исполнению Его воли.

Разные грани нравственной основы в мире Толстого наименее изучены. Мало сказать о толстовском стремлении к простоте и естественности, мало указать на некоторый нравственный максимализм писателя, важно раскрыть саму суть понятий «искренность», «простота», «естественность», «доброта», «справедливость», «красота», «истинность», осознать их в динамике, связи с противоположными началами человеческого существования, понять их с точки зрения социальной значимости для ныне живущих поколений и современной мировой культуры, исследовать их бытие в произведениях искусства, созданных Толстым.

Мечта о личности, над которой никто не властен, кроме суда собственной совести

Проблемы жизни, смерти, бессмертия человека, телесного и духовного в воззрениях Толстого и Сократа всегда соседствовали с размышлениями о свободе воли и формах выбора, совершаемого отдельной личностью.

Сократ был глубоко убежден, что человек может сделать правильный выбор, но лишь при условии следования разумным принципам жизни. Разум раскрепощает личность, уничтожает ее зависимость от внешних обстоятельств. Человек благодаря разуму — властелин своих чувств, мыслей, поступков. Подобные суждения основывались на сократовском понимании сущности духовной субстанции.

Душа, полагал Сократ, — нечто «божественное, бессмертное, умопостигаемое, единообразное, неразложимое, постоянное и неизменяемое само по себе»[94]. Разум сообщает душе, как нужно и как не нужно жить, обращает ее к мудрости.

Данное суждение отчасти близко позднему Толстому, утверждавшему, что «у всех душа одна», но душа в понимании Толстого не есть нечто «единообразное» и «неизменяемое», а, напротив, она — вечно движущаяся субстанция, проявляющая себя в росте и «приращении» (Толстой).

В самый ранний период творчества — в философских набросках юности и самых ранних художественных отрывках и произведениях — Толстой более был озабочен проблемами «неограниченной воли», нежели конфликтом души и тела. Потому, быть может, при чтении «Федона» слова Сократа о душе не произвели на него должного впечатления.

«Толстовская воля» как доминанта осознающего себя «Я» — это «желание желать», но не просто «желать», а «желать себе блага», и оно, это желание блага себе, универсально, присуще каждому. Отсюда делался вывод о разумной направленности волеизъявлений человека. На пути у разумной воли много препятствий, много зла и хаоса, но только в борьбе с ними она способна утвердить себя. Человек в своем развитии поднимался от низших форм выбора к высшим, осуществляя тем самым свое высокое предназначение.

«Воля, — записал юный Толстой в одном из ранних философских фрагментов, — принимает заключение высшей необходимой способности и сообразно с этим заключением действует на тело. Свободные ощущения, переходя в способность восприимчивости, переносят туда больше предметов, и, яснее, способность восприимчивости переходит в способность заключения. Это последнее будет выше первого заключения, но и это не может удовлетворить волю, принимает воля и, действуя на воображение, т. е. заставляя его принимать те, а не другие, принимать 3-е заключение, оно будет выше 2-го и 1-го» (1, 235–236).

Разумная воля у Толстого, а позже — душа, тоже движущаяся субстанция, и источник движения находится в ней самой.

Так, уже в ранний период творчества обозначилось то, что потом стало главенствующим в учении Толстого, — идея нравственного совершенствования. Возникло понимание различных уровней проявления в человеке нравственного начала, когда движение к идеалу осуществляется не только через преодоление отрицательных моментов в самом человеке и окружающей его жизни, но и через развитие самой природы духовного, через диалектику низших и высших уровней нравственной жизни личности.

Толстой наметил иной путь нравственного совершенствования, иную логику становления добродетельной личности, и в этом его отличие от Сократа и Ж.-Ж. Руссо.

Для них сама категория нравственности как бы замкнута в себе, односущна, а процесс совершенствования вызван стремлением разумной личности противостоять всему отрицательному, ложному, тому, что изначально чуждо духовности. Толстой глубже и многограннее исследовал внутреннюю жизнь человека. Он точно схватил суть духовных раздумий предшествующих мыслителей: для них «добродетель есть только отрицание порока, ибо человек добр» (47, 38–39). Еще не став писателем, Толстой наметил свой, особый принцип воссоздания духовных исканий героя — «диалектика души».

Сократ считал разумно действующую личность абсолютно свободной от внешних условий жизни. Такое представление вытекало из его метафизической установки:

«…сама противоположность никогда не перерождается в собственную противоположность ни в нас, ни в природе»[95], т. е. одно, исключая другое, противостоит ему как «само по себе».

Считая свободу неким в себе пребывающим началом, а разум ее проводником, Сократ обособил ее от необходимости и тем самым упростил проблему выбора, не отрицая при этом сложность самого процесса нравственного рождения человека.

Вчитываясь в чуть выше цитируемое рассуждение Сократа, Толстой на 280-й странице диалога «Федон» подле него поставил знак вопроса. Это знак несогласия с позицией древнегреческого мыслителя, несогласия принципиального, смысл которого Толстой определил рожденным в его художественном подсознании термином «сопряжение».

Ранний Толстой, рассматривая два рода человеческой деятельности — свободную и необходимую, — утверждал их нерасторжимость и постепенно открывал для себя их трагическое противоборство.

«Направление же воле, — писал Толстой в философском фрагменте начала 50-х гг., — дает высшая необходимая деятельность» (1, 235). Но что понимал он под этой «высшей необходимой деятельностью»? Быть может, то, о чем писал в дневнике 22 декабря 1851 г.:

«Мне ясно было существование души, бессмертия ея (вечность) — двойственность нашего существования и сущность воли. Свобода сравнительна, в отношении материи человек