Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

стал читать Меморабилиа, Платона и увидал, что все это можно сделать лучше. Сделать я всего не сделал, но все измарал, и калмыковское, и свое, и запутался и остановился пока… Удивительное учение — все то же, как и Христос, только на низшей ступени. И потому особенно драгоценно. Если ясно выразить то, до чего дошло учение истины на низшей ступени, то очевидно будет, что оно могло пойти дальше в том же направлении (как оно было), а не пойти назад, как это выходит по церковным толкованиям» (85, 211).

Как бы там ни было, из тринадцати глав книги «Греческий учитель Сократ» Толстой написал девять, а остальные отредактировал.

Позже, в 1900-е гг., как выше уже было отмечено, Толстой стал соавтором Платона, обработав для «Круга чтения» два фрагмента — «Суд над Сократом и его защита» и «Смерть Сократа».

Начиная с середины 1880-х гг., Толстой работал над составлением сборников мудрых мыслей. Все острее он ощущал необходимость создания универсальной религии мира.

В одном из писем этого периода прозвучала мысль, которая стала характерна для его более поздних убеждений:

«Будда, Конфуций, Лао-тзы, Сократ, Христос делали только то, что они откидывали ложь личных заблуждений, нарастающую на эту истину во всей ее чистоте» (63, 360).

И в другом письме:

«Есть ли какая-нибудь возможность исказить учение такого человека? Как исказить, положим, учение Сократа… Тот, кто поймет дух учения Сократа, тот без всякого усилия и труда откинет искажения и оставит то, что составляет сущность учения» (63, 444).

Из всего вышесказанного ясно, что диалоги Платона, содержавшие сведения о жизни Сократа, донесли до нас глубину мыслей и чувств Сократа став одним из важных источников вдохновения и творчества молодого Толстого.

В годы становления писательского мастерства «платоно-сократовское начало» давало о себе знать в художественной ткани произведений писателя.

Диалоги о храбрости, бренности тела и бессмертии души

В начале 1852 г. Толстой прочитал знаменитый диалог Платона о мужестве «Лахет». Мысль Сократа о храбрости, прозвучавшая там, была включена им в первое законченное, не ставшее первым опубликованным, произведение — рассказ «Набег».

22 мая этого же года в своем дневнике Толстой сообщал:

«Ничего не писал, а болтал с Буемским о математике и рассказывал ему Банкет („Пир“. — В.Р.) Платона…» (46, 117). 2 августа 1852 г., через два месяца в том же дневнике записал:

«Читал Politique (вероятнее всего, диалог Платона „Политик“. — В.Р.). — В романе своем я изложу зло правления русского, и ежели найду его удовлетворительным, то посвящу остальную жизнь на составление плана аристократического избирательного, соединенного с монархическим, правления на основании существующих выборов. Вот цель для добродетельной жизни» (46, 137).

Из всего вышесказанного ясно, что диалоги Платона, содержащие сведения о жизни Сократа, донесшие до нас глубину мыслей и чувств Сократа, стали одним из важных источников вдохновения и творчества молодого Толстого.

В годы становления писательского мастерства «платоно-сократовское начало» давало о себе знать в художественной ткани произведений писателя.

1852 год. Толстой создал первое свое художественное произведение — рассказ «Набег» (напечатан был позже повести «Детство»). Ключом к идейному пониманию повествования стали слова из диалога Платона: «Храбрость есть наука того, чего нужно и не нужно бояться». Их художник сначала хотел поставить эпиграфом к рассказу, но затем отказался от этого и ввел в сам текст произведения. Факт примечательный, свидетельствующий о том, что только отчасти мысль, высказанная Никием и развитая Сократом, соответствовала концепции самого Толстого. И действительно, если вчитаться в рассказ, то станет ясно, насколько позиция автора глубже и разнообразнее, нежели то, что утверждалось в афоризме древнегреческого мыслителя. Важно, что и в самом диалоге «Лахес» проблема истинного и мнимого мужества остается открытой. Сократа не удовлетворило его собственное заключение о храбрости, и он предложил участникам спора продолжить в дальнейшем начатый разговор.

Рассказ Толстого «Набег» — своеобразное продолжение этого разговора.

Воссоздавая трагическую ситуацию набега на аул, ситуацию смерти, военной опасности, автор предложил читателю художественный «опыт в лаборатории». На поверку оказалось, что мотивов истинной храбрости значительно больше, нежели казалось участникам древнего спора. Здесь и установка на интеллект человека (знание того, «чего нужно и чего не нужно бояться»), и мысль рассказчика-волонтера о преобладающем значении чувства долга, и утверждение капитана Хлопова о храбрости как понятии, связанном с осмысленным или неосмысленным страхом.

Для самого Толстого подлинно храброе действие предполагало единство чувства и разума, соединение нравственных качеств личности с жизненным опытом, с целесообразностью поведения на войне. Именно такой подход к сущности храбрости стал ядром позиции автора, воплощенной прежде всего в самой логике сюжета рассказа. Эта позиция автора дала о себе знать и в романе «Война и мир», когда неопытность и необдуманность Пети Ростова обернулась его гибелью. Столь же содержательно в плане сопричастности античности художественному ви́дению Толстого имя Каратаева — Платон.

Но вернемся к рассказу. Оттолкнувшись от источника мысли, Толстой пошел дальше в своем определении мужества и стойкости. Уже в самом начале творческого пути «диалог» между Толстым и Сократом обрел напряженный, творческий характер.

Вобрав чужую точку зрения, автор «Набега» сумел сделать шаг вперед в развитии известной с давних времен мысли.

Общее и различное заметно и при сопоставлении взглядов Толстого и Сократа на проблему жизни, смерти, бессмертия.

Молодой Толстой весьма скептически относился к представлению о бессмертии души. Об этом свидетельствовали и сделанные им в 1850-е гг. пометки на страницах платоновского диалога «Федон» (во французском переводе В. Кузена).

Заметим, что пометки Толстого на книгах с годами менялись — от более размашистых к более скупым. Пометки на страницах диалога «Федон» характерны для раннего Толстого. Они представляют собой отчеркивания наиболее взволновавших его мыслей о сущности философии, жизни и смерти. Особый интерес вызвал развернувшийся между Сократом и его учениками спор о бессмертии. Толстой выделил для себя те фрагменты, в которых речь шла о сомнении в вечности души. Доказательства же Сократа в пользу бессмертия, видимо, не стали для Толстого достаточно убедительными. Зато все те места, где были затронуты проблемы нравственной обеспеченности личности перед смертью, не остались без живого внимания Толстого. Важными для него оказались и выводы из сократовского учения о душе.

Основной смысл человеческой жизни, по Сократу, заключался в совершенствовании души и активном противостоянии злу, жестокости, зависимости от материальных благ. Если человек в своем поведении ориентирован на духовные ценности, то смерть, явление таинственное и пугающее, не будет для него мучительной и тяжелой.

В «Трех смертях» (1858) ощутимы следы колебаний Толстого при взгляде на проблему бессмертия.