Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона - Мария Александровна Филимонова

быть «хорошо наложены». Как-то в Мэриленде бидлу – мелкому церковному чиновнику – было приказано выпороть преступника, но его удары оказались слишком слабыми. Местный шериф в негодовании схватил плеть и выпорол самого бидла, а потом начал сечь приговоренных. Зеваки приветствовали служебное рвение шерифа троекратным «ура!»[502]

«Алые буквы», которые в ранней Новой Англии нашивались на одежду как позорящий символ совершенного преступления, ко времени Войны за независимость уже вышли из употребления. Зато клеймение использовалось часто. Кража со взломом наказывалась клеймом в виде большой буквы «B» (Burglary) на правой руке за первое преступление, на левой руке – за второе, «и если что-либо из этого будет совершено в День Господень, клеймо должно быть установлено на лбу как знак позора». SL означало подстрекательскую клевету (seditious libel) и могло быть выжжено на щеке. «М» означало непредумышленное убийство (manslaughter), «Т» – вор (thief), «R» – мошенник или бродяга (rogue), «F» – подделку документов (forgery). В Мэриленде и Виргинии свинокрада выставляли у позорного столба и отрезали ему уши. За второе нарушение он возвращал ущерб в тройном размере и получал клеймо с буквой Н (hog stealer) на лбу. Наказание удваивалось, если похититель свиней был рабом. Третье преступление влекло за собой смерть[503].

Часто разные виды наказаний комбинировались. В 1770 г. в Саут-Кингстоне (Род-Айленд) была выявлена шайка фальшивомонетчиков, подделывавших испанские доллары. Виновные должны были час простоять у позорного столба; им отрезали уши, а на щеках выжгли клейма в виде буквы R. Они также должны были заплатить штраф и судебные издержки[504]. Похожее наказание ждало фальшивомонетчиков в Мэриленде или Пенсильвании уже после провозглашения независимости, разве что без клеймения[505].

Позорный столб (или колодки) обычно красовался рядом со столбом для порки. На самом деле он представлял собой не столб, а сложное сооружение, красочно описанное Н. Готорном в романе «Алая буква»: «Это был помост, над которым возвышалась рама… исправительного орудия, с помощью которого можно было зажать голову человека в крепкие тиски и затем удерживать ее на виду у зрителей. В этом сооружении из дерева и железа воплощалась наивысшая степень бесчестья для наказуемого. Каков бы ни был проступок, не существует, мне кажется, кары, более противной человеческой природе и более жестокой, чем лишение преступника возможности спрятать лицо от стыда; а как раз в этом и заключалась вся суть наказания»[506]. Похожую функцию исполнял «бильбо» – толстый железный прут, к которому крепились кандалы, удерживавшие преступника за ноги. Он был популярен в Америке в колониальный и революционный периоды[507].

В пенитенциарной теории Джефферсона позорный столб сохранялся в качестве кары за воровство и скупку краденого. Длительность наказания была укорочена: не более двух часов[508].

Еще одно наказание, которое показалось бы нашему современнику жестоким и необычным, – табурет для окунания. Он представлял собой сиденье, установленное на конце двух балок длиной двенадцать или пятнадцать футов, которые можно было раскачивать с берега пруда или реки, окуная жертву по уши в воду. Этот механизм был предназначен для склочниц, а иногда и для сварливых супругов, связанных спина к спине. Другими кандидатами на окунание были клеветники, драчуны, скандалисты, «хулиганы», «женщины легкого поведения», а также пивовары, продававшие некачественное пиво, пекари, предлагавшие потребителям плохой хлеб, и буйные нищие[509]. Джефферсон предназначал табурет для окунания тем, кто пытался обмануть людей «с помощью мнимого искусства колдовства, магии, заклинаний или волхвований»[510].

Большая часть описанных здесь видов наказания постепенно ушла в прошлое в первой половине XIX в.

Образцовая тюрьма в Филадельфии

«Каких бы утопических взглядов на человеческое счастье и добродетель ни придерживались основатели новых колоний, они неизменно сталкивались с необходимостью прежде всего отвести один участок девственной почвы под кладбище, а другой – под тюрьму», – писал Готорн[511].

Если следовать теории Мишеля Фуко о том, что публичная казнь и тюремный распорядок дня отражают разные этапы в истории наказаний[512], то Американская революция окажется точкой перехода между ними.

На ранних этапах колониальной истории тюрьмы использовались обычно для предварительного заключения. Также Америку не миновало то, что в историографии получило название «великого заточения»[513]: за решетку помещали душевнобольных, нищих – тех, кого средневековое общество порой даже идеализировало (достаточно вспомнить Франциска Ассизского с его преклонением перед Дамой Бедностью).

По подсчетам историков, каждый восьмой взрослый филадельфиец проводил хотя бы часть года в богадельне или работном доме[514]. В работных домах занимались в основном расплетанием старых веревок на конопатку. Квалифицированные ремесленники могли снова приняться за свое ремесло, а женщины – прясть, ткать, шить. Это не были страшные «бастилии для бедных», ставшие одним из кошмаров викторианской Англии[515]. Режим работных домов в Америке XVIII в. был намного мягче. И все же американский работный дом, как и английский, создавался по образцу тюрьмы и нес на себе ее отчетливый отпечаток. Из бостонского работного дома, например, нельзя было выйти без пропуска, а имея пропуск, нужно было вернуться в четко обозначенное время под страхом заточения на месяц или даже на три. Другие проступки, вроде попрошайничества или симуляции болезни, наказывались лишением пищи и увеличением трудовой нормы[516].

Еще одна категория людей, которые оказывались в заключении, не нарушив ни одного закона, – это должники. Чаша сия не миновала кое-кого из «отцов-основателей». В долговой тюрьме сидел некогда один из богатейших людей США, Финансист революции Роберт Моррис, чья подпись красуется под Декларацией независимости и Конституцией США. Та же участь постигла «легкого кавалериста Гарри»[517] – отца будущего главнокомандующего Юга Роберта Ли. «Отец американской юриспруденции» Джеймс Уилсон под конец жизни тоже разорился и вынужден был скитаться по стране, спасаясь от судебного преследования за долги. Говорят, даже на смертном одре он умолял не впускать в дом шерифов[518]. Такое заключение было жестоко тем, что было бессрочным. Если у должника не было средств, то он не имел шансов выйти на свободу. В ходе революции Пенсильвания и Вермонт отменили тюремное заключение за долги, за исключением случаев, когда должника обоснованно подозревали в мошенничестве (конституция Пенсильвании 1776 г., секц. 28; конституция Вермонта 1777 г., секц. XXV). Большинство штатов закрыли свои долговые тюрьмы в первой половине XIX в.

Колониальные власти уделяли тюрьмам мало внимания. Например, тюремная система Северной Каролины представляла собой сплошную проблему: тюрьмы почти не ремонтировались, а тюремщики регулярно сами оказывались под судом за то, что допускали побеги заключенных. Еще хуже обстояло дело у их южных