Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона - Мария Александровна Филимонова

соседей. Чарльстон в течение всей первой половины XVIII в. не мог обзавестись приличной тюрьмой, так что под соответствующие цели нанимали частные дома. Летом 1745 г. все заключенные, содержавшиеся в таких домах, просто сбежали[519]. В Нью-Йорке в то же время преступников вместе с должниками и бродягами помещали в подвал ратуши. Разделения заключенных по полу, возрасту, тяжести совершенных правонарушений или любому другому критерию не существовало, и тюрьмы превращались в «школы порока»[520].

Американская революция вызвала к жизни движение за тюремную реформу. В 1787 г. было основано Филадельфийское общество облегчения страданий в государственных тюрьмах (оно же Тюремное общество Пенсильвании). В его составе были видные квакеры, а также известные в штате люди: врач и реформатор Бенджамин Раш, экономист Тенч Кокс, епископ Уильям Уайт. Общество отстаивало то, что Фуко называет концепцией тюрьмы как «машины для преобразования индивидов»[521]. Заключение должно было стать средством не только изоляции преступника от общества, но и его исправления. Для этого члены общества разработали несколько базовых принципов: разделение заключенных на разряды; использование труда как инструмента нравственного возрождения; широкое применение одиночного заключения. Очень кстати для экспериментаторов, в 1776 г. в Филадельфии как раз открылась новая тюрьма, известная также как тюрьма на Уолнат-стрит.

Во время войны она не использовалась по назначению. Американцы и англичане помещали в здание на Уолнат-стрит своих политических противников – тори или вигов, смотря по тому, кто в данный момент контролировал Филадельфию. Но в 1790 г. был принят закон о порядке тюремного содержания – плод усилий пенсильванских реформаторов. Здесь были воплощены их излюбленные идеи.

Тюрьма на Уолнат-стрит стала полем масштабного эксперимента. И до того ее величественное здание, расположенное совсем рядом с Индепенденс-холлом, привлекало восхищенные взгляды. Конгрессмен из Коннектикута Оливер Уолкотт был просто потрясен, впервые приехав в Филадельфию: «Их тюрьма по внешнему виду более напоминает государев дворец, нежели место заключения»[522]. Ну, а с 1790 г. образцовой считалась не только архитектура здания, но и его внутренний распорядок.

Тюрьма на Уолнат-стрит в Филадельфии. Гравюра ок. 1800 г.

Прежде всего, были разведены разные категории заключенных. Тюрьма на Уолнат-стрит не использовалась для предварительного заключения. Туда не помещали осужденных за мелкие правонарушения. Зато свозили уголовных преступников со всей Пенсильвании. С 1797 г. была введена дополнительная градация, включавшая четыре категории:

1) те, кто приговорен только к тюремному заключению;

2) те, кто совершил серьезное правонарушение, но все же склонен к исправлению;

3) те, чей характер еще не известен;

4) рецидивисты, люди развратного нрава или неуправляемых склонностей[523].

Соответственно, дифференцировалось и обращение с заключенными.

На Уолнат-стрит строго следили за чистотой. Заключенные должны были мыться каждое утро, менять белье каждую неделю, стричься раз в месяц. Мусор вывозили раз в две недели. Места общего пользования чистили ежедневно. По отзыву реформатора Роберта Тернбулла, посетившего тюрьму на Уолнат-стрит в 1796 г., там было чище, чем во многих частных домах[524].

Звон колокола призывал заключенных к трапезе. Им давали хлеб, кукурузный пудинг, картошку, мясо. Кроме того, по вторникам, четвергам и субботам каждому четвертому заключенному выдавалось полпинты патоки. Любые алкогольные напитки, даже легкое пиво, были под запретом[525]. За едой следовало соблюдать строжайший порядок. Никакого смеха, песен, криков. Вот как Тернбулл описывал трапезу на Уолнат-стрит: «Мы видели, как мужчины садятся ужинать, и я не припомню более интересной сцены… Они были рассажены по классам, или, скорее, сапожники, каменотесы, гвоздильщики, плотники и ткачи составляли отдельные классы. Во время еды мы не видели ни смеха, ни даже неприличного жеста; на скамьях царила совершенная и почтительная тишина». Посетитель особо отметил отсутствие расовой сегрегации за этим тюремным ужином[526].

Все заключенные были обязаны трудиться: изготавливали обувь и одежду, распиливали и полировали мрамор и т.п. Женщины были заняты шитьем, прядением, стиркой. Труд этот оплачивался. Половина заработка заключенного шла на содержание тюрьмы, половину он получал при освобождении.

Поведение заключенного придирчиво оценивалось. Если кто-то казался склонным к исправлению, его ждало поощрение. Его могли даже рекомендовать губернатору как кандидата на помилование. Нарушения тюремного распорядка, например, нецензурная брань, попрошайничество, кражи и т.п. подлежали наказанию. Именно эта сторона жизни на Уолнат-стрит казалась современникам самым поразительным новшеством. В филадельфийской тюрьме не было кандалов, плетей и прочих пережитков старой тюремной системы. Герцог Ларошфуко-Лианкур[527] изумлялся: «У тюремщиков нет оружия, нет собак. Им даже запрещено носить палку». Тюремщик, дважды пойманный на жестоком обращении с заключенными, лишался работы[528].

Наказание, согласно регламенту, должно было выражаться в сокращении питания провинившегося, но главное – в одиночном заключении. Для того, чтобы его ввести, к основному зданию тюрьмы был пристроен отдельный пенитенциарный дом. Само его название (penitentiary) напоминало о покаянии (penitence), что отражало тот результат, которого пытались добиться. В каждой камере было маленькое окошко, расположенное вне досягаемости осужденного. Двери и окна были сконструированы таким образом, чтобы обеспечивать необходимое количество воздуха. Мебели не было. В углу камеры помещалась свинцовая труба для отправления естественных потребностей, связанная с общей канализацией. Стены были покрашены известью и штукатуркой и белились два раза в год. Зимой в коридорах ставили печи, чтобы в камерах было тепло. Стены были такими толстыми, что туда не проникал даже самый громкий голос[529]. «Там, удаленный от всех, отданный во власть одиночества, размышлений и упреков совести, он (заключенный. – М.Ф.) не общается ни с кем. Даже тюремщика он видит лишь раз в день, когда ему приносят нечто вроде грубого пудинга», – так Ларошфуко-Лианкур описывал одиночное заключение в филадельфийской тюрьме. По истечении некоторого времени сидящему в одиночке могли разрешить книги. Покинуть камеру он не мог, если только не заболевал[530]. Исследователь Мишель Фуко комментировал: «На заключенных воздействуют не внешнее соблюдение закона и не один только страх перед наказанием, а работа его сознания, его совесть… В пенсильванской тюрьме единственными исправительными факторами являются сознание и немая архитектура, с которой оно сталкивается»[531].

Отсюда берет начало особая пенсильванская система тюремного заключения. В XVIII в. она считалась не просто новаторской, но почти идеальной альтернативой старым тюрьмам, часто бесчеловечно жестоким. Примеру Пенсильвании последовали Нью-Джерси и Нью-Йорк, Виргиния и Кентукки, Вермонт, Нью-Гэмпшир и Мэриленд. Инициатором тюремной реформы в Нью-Йорке стал квакер Томас Эдди. В 1797 г. по его проекту была построена государственная тюрьма, получившая традиционное название Ньюгейт. Как и в Филадельфии, сообщество заключенных мыслилось как своего рода религиозная община, с традициями взаимопомощи, совместного труда