Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Барабанов

– Отвези батюшку!

Как-то раз стоит отец Павел на улице у автомашины, дожидается шофёра. Тот вышел, увидел босого старика, вернулся в митрополичьи покои, спрашивает владыку:

– А где батюшка-то?

Такое случалось с о. Павлом нередко [176] .

Аудиенции

Обычная неделя, если не было больших праздников, проходила у владыки Никодима так: с понедельника по пятницу в Москве (ОВЦС), суббота и воскресенье – в Ленинграде. За два дня, проведённые в городе на Неве, владыка развивал такую кипучую деятельность, что и здоровому это было бы не под силу. Всенощная, литургия, вампир-уполномоченный, десятки посетителей, сотни прошений… Иногда владыка говорил: «У меня две жизни; ленинградская и московская». Но второго, запасного сердца, к сожалению, не было…

Ни дня владыка не мыслил себе без Евхаристии. Если он не совершал её сам в приходском храме, то присутствовал и причащался за литургией в Крестовой церкви, находившейся в здании Ленинградской духовной академии (Обводный канал, д. 17). За богослужением пел небольшой хор из иподиаконов. Здесь были «все свои», и поэтому ектения об оглашенных опускалась. В будние дни владыке не давали покоя звонки, и ему порой приходилось отлучаться из Крестовой церкви к телефону. Возвращаясь, он виновато вздыхал: «Москва!» К счастью для него, тогда ещё не было сотовых телефонов…

Распорядка дня как такового у владыки не было. Изменения могли произойти в любой момент. Вот что рассказывал шофёр митрополита – Николай Иванович. Однажды владыка отпустил его до вечера, и Николай Иванович отправился в баню при академии. «Сижу в парилке, вдруг вбегает секретарь: машину срочно к подъезду!» Я выскакиваю в тулупе «на босо тело» (дело было зимой), подгоняю машину к подъезду. Пар валит, лицо красное: «Владыка, благословите!» – «Бог благословит! Ехай!» (владыка иногда щеголял простонародными словечками.)

Однажды мне довелось видеть владыку в гневе во время моего послушания на дежурстве. (Иподиаконы по очереди несли дежурство у кабинета, где владыка принимал посетителей.) Народ всё шёл и шёл; в коридоре собралась большая толпа. Отпустив последнего (как он считал) посетителя, владыка вышел из кабинета и увидел толпу новых ходоков. Но запас его сил был исчерпан; он прошёл к себе в покои и приземлился на диван «с пустыми баками». А затем устроил мне разнос (первый и единственный).

В глубине души владыка сознавал, что приказа «не пущать» не было, и поэтому он быстро остыл, примирительно сказав: «Побереги архиерейские нервы». В другой раз и по другому поводу он добавил: «Глядя на тебя, я почему-то быстро успокаиваюсь».

… В кабинете идёт приём посетителей. А на кухне при митрополичьих покоях строгая мать Ольга (пожилая монахиня из Закарпатья) готовит обед на десяток персон. Скажем, в 3 часа дня прибудут «официальные лица»; до трапезы ещё далеко, а есть хочется. И вот владыка, во время «технологического перерыва», крадётся на кухню «заморить червячка» и украдкой хватает с блюда запретный кусочек, (владыка страдал диабетом, и врачи запрещали ему вкушать определённые виды блюд.) При этом – предельная концентрация внимания: чтобы не увидел ни врач, ни мать Ольга, которая не поощряла кусовничества. Жуя на ходу, митрополит виновато улыбается дежурным иподиаконам, – они свои, не выдадут!

Когда наваливались неотложные дела, владыка мог принимать посетителей до часу ночи. Это вело к огромному переутомлению и ускорило кончину святителя. Как-то он назначил одному клирику аудиенцию, и тому пришлось ждать с обеда и до полуночи. Владыка принял его на пределе сил и от переутомления забыл, зачем вызывал. Расспросив о делах, о здоровье, он отпустил с миром недоумевающего батюшку. Но это, скорее, исключение из правила. Обычно посетители, даже отстояв в очереди полдня, выходили из кабинета владыки окрылённые. Он был человеком дела, и от него нельзя было услышать нечто расплывчатое, типа: «Нам надо пообщаться. Зайдите как-нибудь».

Об одном таком ночном разговоре вспоминает Юрий Рубан:

Моё личное знакомство с митрополитом Никодимом состоялось при обстоятельствах в высшей степени знаменательных, ещё раз оправдавших его монашеское имя. Это было в августе 1972 г., когда я держал вступительные экзамены в Ленинградскую духовную семинарию. Прошёл ещё один напряжённый день, в одиннадцать часов вечера в спальных комнатах семинарского общежития погас свет, и измученные ожиданием абитуриенты остались в темноте со своими мыслями. На следующий день строгая приёмная комиссия должна была решить судьбу каждого из нас.

Хорошо помню своё изумление и страх, когда до меня, уже спавшего, дошёл смысл слов помощника инспектора, стоявшего рядом с моей кроватью и теребившего моё плечо: «Вставай, тебя вызывает митрополит Никодим», – что происходит, который час?! Нет, ещё не утренний подъём, лишь только пробило полночь.

Вскочив и быстро одевшись, пытаюсь прояснить сознание холодной водой. Сон исчез, мгновенно побеждённый страхом и растерянностью. Сопровождаемый сочувственными советами и благопожеланиями проснувшихся сотоварищей, спускаюсь вниз по широкой лестнице на первый этаж. Пересекаю вестибюль с плотно запертыми на ночь дверьми. Впереди – коридор митрополичьих покоев, со стен которого взирают, застыв на холстах с тяжёлыми резными рамами, многочисленные Санкт-Петербургские – Петроградские – Ленинградские архиереи XVIII-ХХ столетий. Предпоследний в ряду – митрополит Пимен (Извеков), тогда – Патриарх Московский и всея Руси. Последний – тот, кто ждёт меня в кабинете и оживёт через несколько секунд.

Двери кабинета – с левой стороны коридора. Напутствуемый помощником инспектора, вхожу в неё и замираю. Мягкий свет заливает квадратную комнату, полы которой скрывает огромный ковёр. Стены уставлены полками с многочисленными книгами. Перед иконой Спасителя теплится лампада.

«Проходи, брат Юрий, не бойся», – звучит необыкновенно глубокий, чуть глуховатый голос. Человек с мудрыми, все понимающими глазами легко поднимается и обходит свой дубовый резной стол. «Спаси Господи», – благословляет он меня в ответ на моё робкое «Благословите, владыко». – Целую властную руку, затем прикладываюсь к щеке, ощущая упругий шёлк густой седеющей бороды. – «Садись, поговорим».

Уже тогда я сознавал, что происходящее со мною принадлежит истории, но ничего не записал, и теперь, по прошествии почти четверти века, помню лишь общую атмосферу этой удивительной встречи и навсегда врезавшиеся в сознание отдельные фразы ночной беседы [177] .

Вспоминает протоиерей Вадим Балакирев, клирик Николо-Богоявленского морского собора. Середина 1970-х годов, осень. Приём посетителей владыка закончил за полночь, и перед сном необходимо прогуляться. Вадим в подряснике сопровождает митрополита. Весь вечер он дежурил у дверей кабинета, и теперь тоже валится с ног. Идут вдвоём вдоль берега речки Монастырки, потом – вдоль Никольского