Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск им. Велимира Хлебникова. Выпуск второй - Альманах Российский колокол

class="v">В глумливом поэтичном раже.

Совместный сборник на двоих,

Кручёных, Хлебников – лишь двое.

Зачем же тайной красить стих,

Когда главнее – остальное?

Как эта мелкая возня

Стрел иронических постыла,

И, к небу тщетно вопия,

Притащит Хлебников чернила,

Всё зачеркнёт, что только мог,

Где «Слово…» и «…как таковое».

Но пройден банный тот порог,

Игре не быть уже игрою.

«Лохань» рифмуется и «бань»,

Изменишь разве что детали.

Смирись, угомонись, отстань:

Застыло слово на скрижали!

* * *

Я понял, что я никем не видим,

Что нужно сеять очи…

В. Хлебников

Утихли кличи смехачей,

Я просто сеятель очей,

Уже не ваш, почти ничей,

Забыт, как Велес.

Соху натруженно гоню,

Роняя зёрна в ту стерню,

Где только лебеда и вереск.

В болотной хляби дышит гать,

Не рвутся очи прорастать,

Теряя мысль, теряя голос,

И в туч сиреневый зазор

Зрачками града брызнет взор,

Раз оказался этот сор

Не сор, а Сорос.

Где правда истины звончей,

Ласкает слух собою чернь,

Я просто сеятель очей,

Где боги – блоги,

Пускай иссякли семена,

Сгорели в буквах имена,

Но близок путь, который нам

Упал под ноги.

Нам вечно некуда бежать,

Межой сменяется межа,

Очей опять неурожай:

Морозом выжгло.

Ходил напрасно с бороной,

Тебя оставили с сумой,

Смеясь бесстыже.

Молотит плоть людей комбайн,

Костей готова злая брань,

Светло и звёздно,

Но нечем видеть и прочесть,

Я просто сеятель очей,

Я вечный сеятель очей,

Что вышел поздно.

Я бросил зёрна на асфальт,

Я перепутал май и март,

И снега жидкая мучица

Одна – реальна и проста,

Летит, как по полю мустанг,

Летит сквозь платье и уста,

Летит – случиться.

* * *

Вступил в брачные узы со Смертью и, таким образом, женат.

В. Хлебников

Причуда из букв, на коре – письмена,

Это законная Божья жена.

Сталью коса блещет из полумрака,

Этот союз скреплен узами брака.

Тёща – вселенная, город твой – тесть,

Много родни у тебя в мире есть.

Хлещут в лицо жадно чёрные ветки,

Это спешат к тебе малые детки.

Это бегут к тебе в чине родни

Недели-золовки и шурины-дни.

Ветер-свояк водит в сквере локтями,

Племянники-улицы плещут огнями.

Мы никогда не бываем одни,

Много родных, очень много родни.

* * *

Бывший гений, бывший леший, Бывший демон, бывший бог…

Б. Слуцкий

Не нужно снежинки взвешивать,

Которые скоро растают,

Поэты, боги и лешие

Бывшими не бывают.

Не нужно преград для дождика,

Не нужно натужно мерить

Простого земного вождика

Мерилами горней сферы.

Не нужно словами истошными

Бродить, как в кадушке бражка,

«Бывшие» – словно «брошены»,

Но бывшие – только натяжка.

Не выделить между прочими

Их беспощадный разум,

Пишут поэты строчками,

Как по стеклу – алмазом.

А вы говорите «бывшие»!

Но боги – не поседели,

И снова встаёт над крышами

Солнце в начале недели.

Строчками из учебников

Горят в предрассветном чане

Все правила мира, и Хлебников

Бредёт по косе песчаной.

Весь мир – его чистая горница:

Вода возле ног его плещет,

К руке времири торопятся,

И каждый поющий – вещий.

* * *

Сделав засечку на ели, обнажив древесину ее, я сделал надпись о покойнике. На песчаный холмик воткнул большую ветку сирени. Как говорили потом, эта ветка прижилась и пошла в рост.

П. Митурич

В новгородской деревне Ручьи

Все мы немножко ничьи,

И ветер шумит на плечах

В навеки озябших Ручьях.

Горчит свежесобранный мёд,

Лишь дикие травы – вразлёт,

Церквушка в Ручьях – набекрень,

И только из ветки сирень

На холмике ввысь проросла,

И пыль на траве – как зола,

Как память о тех, кто прочли

Табличку с названьем «Ручьи».

Пылает сирени салют,

Прохожие мимо бредут,

Цветов лепесточки считать,

Которых в соцветиях пять.

В каждом, какой ни сорви,

Щедрая жажда любви,

В каждом – сияние снов

Того, кто уснул у Ручьёв.

Кто людям грядущим воскрес

В сиреневых брызгах небес,

Не уточняя: «Вы чьи?»,

Нас всех обручили Ручьи.

Ручьи, где неважен бег лет,

Где в каждой чащобе – просвет,

Где в каждой речушке есть брод,

Сирень неустанно цветёт.

* * *

Председателя земного шара Витю? Видела, но, правда, с ним не разговаривала.

Из воспоминаний Е. Степановой (запись Э. Раненко)

Стоим у могилы, собрались на митинг,

Но, словно рефреном, сквозит у оград,

Что звали его «Председателем Витей»

Без малого лет девяносто назад.

К себе пригласили художник, учитель,

Последние дни вместе прожили с ним,

И мысль торопливо, стыдливо стучится:

Чего суетимся, чего говорим?!

Что могут сказать тут Москва или Питер,

Если крестьяне навскидку поймут,

Кого называть Председателем Витей,

Во всём разобравшись за пару минут.