Любовник Павлова 2 - Ника Маслова

— Вы много теряете. — Мне не следовало с ним спорить, но я продолжал. — Так и со мной. Вам почти сорок, и я ваш первый парень. Вы позволили себе связь со мной, вы получаете удовольствие, потому что просто попробовали.

— Ты не первый, с кем у меня был такой секс, — признался Павлов бесстрастным тоном.

Я остался лежать, хотя мне хотелось посмотреть ему в лицо.

— Ты можешь отрицать нашу реальность, Вадим. А я знаю, что тот, кто подставляет зад под член, теряет уважение и того, кто это делает с ним, и того, кто об этом знает. И чем больше членов побывает в этом заду, тем меньше уважения к этому человеку останется у других.

Я шумно выдохнул, пытаясь удержать язык за зубами, а Павлов неожиданно заставил меня поднять подбородок.

— Я своими глазами видел людей, от уважения к которым ничего не осталось, и они для других стали хуже собак или крыс, — чётко сказал он, глядя мне в глаза.

— Вы говорите о тюрьме.

— Да, я говорю о тюрьме. Она многому меня научила. И в том числе никогда, ни при каких обстоятельствах не позволять другим себя отыметь. Лучше сдохнуть чем... Ты понимаешь?

Я больше не мог молчать.

— Тогда, с такими убеждениями, как вы относитесь ко мне? Я для вас тоже хуже собаки?

Павлов вдруг толкнул меня на кровать, навис сверху.

— Тебя, Вадим, я холю и лелею, как девушку. Забочусь о тебе. Ты мне интересен. И вызываешь желание. В том числе отшлёпать тебя, если и дальше будешь дурить.

Он наклонился и прижался щекой к моей щеке. Шепнул на ухо:

— Если ты ждёшь слов о любви, то ты очень наивен.

— Ничего я не жду.

У меня сердце билось с такой скоростью, будто хотело выпрыгнуть из груди.

— Я такой, какой есть. Я тебе не твои ванильные мальчики.

Он потёрся щекой о моё лицо и повернул голову, ловя мои губы в плен. Его поцелуй опьянял. Он ласкал мои губы так, будто я, как он сказал, был ему дорог. Посасывал мой язык. Имитировал толчки, играя с моим ртом.

А затем шепнул прямо в измученные губы:

— Знаешь, какого опыта с мужчиной в тюрьме нет и быть не может?

У меня срывалось дыхание, и я притворился, что из-за этого не могу говорить.

— Поцелуев, — с горьковатой нежностью сказал Павлов. — Тех, кого за людей не считают, не целуют, как ты понимаешь. — Он вновь потёрся о моё лицо колющимися к этому часу щеками. — Целуют только тех, кем дорожат.

Глава 32. Вадим. Дни и часы

Глава 32. Вадим. Дни и часы

Павлов почти прямым текстом признался, что влюбился в меня. Он сделал это в постели, на эмоциях, после сложного разговора, и только от меня зависело, верить ему или не верить.

Обдумыванию случившегося я посвятил много дней, и на работе, и дома гонял одну и ту же мысль по кругу. Анализировал его поступки, перебирал моменты близости. Не только и не столько секс, а разговоры по душам, его попытки меня учить жизни, минуты нежности и откровенности.

Мой вывод — он не врал. Говорил ровно то, что думал и чувствовал.

«Если ты ждёшь слов о любви, то ты очень наивен», — сказал он мне тогда в постели, и я не ждал никаких слов. Верил делам, отношению, тому, как мне с ним хорошо, просто и единственно правильно.

Он и правда заботился обо мне, баловал, иногда смотрел так, что я понимал — он видит меня таким, каким не видит никто. Мне повезло. Наверное, я всё же родился под счастливой звездой.

Но его признания не означали, что я могу взгромоздиться ему на хребет и, устроившись там, ехать, свысока поплёвывая по сторонам. Он не из тех, кто подобное позволит.

На практике его чувства означали возросшую требовательность. Бонусов не прилагалось, или их забыли добавить в комплект. Самая большая угроза — Марина — тоже оставалась, как и её ежедневные звонки с завуалированными нравоучениями.

Она оказалась хитрей, чем я о ней думал. На следующий же день сменила подход. Больше она не стыдила отца за связь с непорядочным парнем, о нет. Марина звонила, чтобы рассказать о собственных горестях. Жаловалась на какого-то Виталика, а ещё на Бориса. Обвиняла их в сговоре, чтобы её, бедняжечку, окрутить.

Я особо не вникал в её россказни. Чётко знал, ради кого и чего она все эти истории выдумывала. Для вконец испорченного настроения мне хватало того, что я слышал со стороны Павлова.

Он — наивный такой — душой болел за дочурку, предупреждал её быть осторожней. Теперь не она говорила, что меркантильные сволочи так и норовят залезть к бедным миллионерам в постель. Эти слова вылетали изо рта Николая Николаевича.

Обычно Марина звонила с утра, до работы, но уже после завтрака. Уверен, она специально подгадывала то время, когда мы с её отцом находились в машине по пути на работу.

Я сидел рядом и невольно, безо всякого удовольствия слушал их разговор. И каждый раз ощущал себя ничтожной рыбой-прилипалой возле крупной акулы.

Павлов знал, как мне всё это неприятно. Однажды, завершив разговор, он сказал, глядя перед собой, вроде как не на меня:

— Ты ведь понимаешь, что я отношусь к тебе совершенно иначе, не так, как советую дочери?

Я ответил, что ему не нужно беспокоиться, что я всё правильно понимаю. А он покачал головой.

— За всё время рядом со мной ты ничего для себя не попросил. А я всё жду, когда же услышу твои просьбы, гадаю, что именно ты захочешь получить от меня в благодарность.

— Вы ведь мне уже заплатили, — возразил я, про себя кляня Марину и в хвост, и в гриву. — С чего бы мне ещё что-то требовать?

— Да, я тебе заплатил. Но обычно к этому время я уже слышал просьбы о премии за старание.

Увы, премия, даже в размере должностного оклада любовника босса, меня не устраивала. И три оклада сверху, и десять мне бы не помогли поднять Макса на ноги. Я пока не знал точную сумму. Профессор Ломоносов обещал, что с исследованиями, обследованиями и анализами Макса они закончат к концу недели. А